doska1.jpg



Яндекс.Метрика
Педагоги и педагогика Со свиданьицем вас, Марьиванны
Со свиданьицем вас, Марьиванны - часть третья
Индекс материала
Со свиданьицем вас, Марьиванны
часть первая
часть вторая
часть третья
Все страницы


****
Столько всего навалилось сразу за последние дни, начиная с письма из этих мест, что
Милена Вадимовна почувствовала приближение чего-то тревожного, сильно похожего на катастрофу. К тому же прибавилась неожиданная проверка режима зоны. Знала, что к ней она не имеет совершенно никакого отношения. Но вот, поди ж ты,  прицепилась и она. Только неясно пока, с какой стороны. Но ведь прицепилась же. Хотя бы совсем куда-то исчезнувшим капитаном. Пообещав всё устроить быстро, теперь стал общаться почему-то исключительно через дневального. Оставалось долго и, кажется, попусту торчать у окна, забранного мелкой решеткой.
Сейчас за стеклом кусок пространства ритмично заполнялся движением тёмных фигур. Накапливаясь до краёв в ширину, спроецированной оконной рамой, фигуры пока  давали возможность угадывать себя, и Милена Вадимовна попыталась представить там Гришина, выбранного на медаль, кружившего её и влюблённого в неё тогда. Эта последовательность  памяти и подвела; фигуры скоро  слились и застыли перед глазами тёмным пятном. 
– Неужели всё это и есть один Гришин?! – попятилась она в глубь комнаты. – Нет, уж лучше читать, пока не сошла с ума тут.  
«…Господа, которые потрудились скоро отправить по губерниям твёрдые внушения школам, извольте проходить сразу в Тронную залу. Государыня уж ожидает там, –  объявил собравшимся перед дверями сенаторам Захар.
Пока рассаживались за овальный стол, покрытый толстым бархатом красного цвета, лакеи успели зажечь в шандалах по стенам свечи. Потом подали и чай. Императрице, как всегда, её обожаемую болтушку – чёрносмородинное варенье, разведённое холодной водой.  
– Гаврила Романович, раздайте, – попросила Екатерина.
С подчёркнутым почитанием вельмож секретарь Ея Величества Державин стал обносить сенаторов конвертами. И каждому барину непременно улыбался он.
– Попрошу по прочтению не горячиться, – заметила государыня, поднимаясь от стола. – Я ещё велю не обсуждать, а всего токмо уразуметь, об чем речь и об чём там спрашивают.
Поднялся, направившись следом за «своей царицей», и граф Орлов. Но строгий взгляд 
вернул его назад, к рабочему месту.
– И не жалейте свечей, господа, –  улыбнулась на прощание их матушка. – Казна наша обязательно сдюжит. Дело-то общее! 
Будто какими канатами подтащили Орлова к столу. Кивнул на конверты в руках вельмож.
– Ну, и что там припасла вам матушка? Поди, опять велит заниматься великими делами… Намедни спрашивала, что стану делать, коли отберёт крепостное право у дворян. Вот напасть-то… Романыч, скажи – отчего так немцы почитают слово «великий». Трясутся над ним, как над комком золота. 
– Не могу-с знать, Ваша светлость, – изогнулся Державин. – Хотя объяснить, если угодно будет Вашей светлости…
– Один, ну прямо, помирал по нему, – не слушал Орлов секретаря. – И взаправду помер в Ропше. Нынче другой немец велит помнить об нём на каждом шагу… Великое делают,
господа, а не болтают о великом! Кто смеет возразить? 
– Милостивый государь, перестаньте Ваньку валять, – осадил фаворита Никита Панин. –Иль напомнить, как батюшку Вашего в казармах драли за этакое?
–Делом бы лучше занялись, Григорий Григорьевич, – протянул конверт Безбородко. Но вместо этого Орлов схватил предназначенный конверт и демонстративно зашвырнул его в самый дальний угол залы. Вызывающе громкими шагами покинул сенаторов. Между собой переглянулись екатерининские вельможи и принялись за работу.   «В ЧЁМ СОСТОИТ СОБСТВЕННОСТЬ НАШЕЙ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ШКОЛЫ:  В ЕЁ 
ЛИ ЧАДАХ, КОТОРЫХ ОНА ОБУЧАЕТ?  И ТОГДА ЧЕМ ДРУГОЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО УКОРОТИТЬ МОЖНО БУДЕТ И КАК?».

Вопросы из конверта перекликались с тем, которым государыня спрашивала Орлова, мол, что он станет делать, когда отберёт… Не растаяли они и в снежной пыли из-под копыт
сумасшедших  фельдъегерских троек, умчавшихся во все концы России с высочайшим повелением.. Однако желание уразуметь в них нужное государыне сейчас отсутствовало. Возможно, и из-за выходки горячего Орлова. Затянувшееся растерянное молчание за столом позволило Державину подать-таки свой голос.
– Коли будет мне дозволено, я бы… Не знаю, сочтёте ли удобным для себя выслушать мнение… Мне видится на это сказать, господа…
– Ты об чём это?  Говори, – разрешил обер-прокурор Волконский.
– Любопытствовал и я, простите уж, над прожектом Ея Величества, приоткрывшейся Их сиятельству. Спрашивал себя вот таким образом: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна ей клетка? И потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке, видит Бог, лучше без клетки, а собаке без цепи. Но одна ведь улетит, а другая станет грызть людей. Я вот и осмеливаюсь сказать, что…
– Что? – очнувшись от дремоты, громыхнул кулаком Панин. – Да ты, братец, гляжу с виду только ягнёнок. Знай и запомни, душа мерзкая… Исстари на Руси, чтоб хорошенько проучить отъявленного прохвоста или последнего негодяя, его прилюдно обзывали собакою. Царь Алексей Михайлович, прознавши, что разбойника Стеньку словили, воскликнул:  «Вот и попалась бешеная собака!». Но в ту минуту самодержец натуральное вдохновение имел – Россия от кровопийцы избавилась. У тебя с чего такое? Отвечай и пошел вон сейчас же! Нехристь!
– Великодушно простите, господа. Попробовал лишь нарисовать картину свободы, об которой давеча и Их сиятельство упомянуть изволили…    
А уже поутру сытая пушистыми снегами зима лежала на пути длинного поезда Екатерины из Первопрестольной в Петербург. Путь долгий. И чего больше в дороге было по душе императрице, так это бытовые удобства: карета-возок устлана и завешена собольими покрывалами, напротив рабочего стола устроен путешествующий камелёк, поодаль за ним выгороженный медвежьими шкурами нужник.                                                         
Тепло в карете-возке, уютно. Соболью шубку скоро снять пришлось. Из сундучка перо с 
бумагой достала. Зимняя дорога ещё она мягкая. Легко может трудиться и перо. Однако передумала; подбросила чуть прожорливому камину, откинулась на пушнину да и будто бы как задремала государыня…
«А голос собственного разума? Вот кабы народ его слушал, то и в государях не было бы надобности. Самодержавие что есть? Кроме жалоб разве ещё одна… С кем же мы теперь имеем дело? Под первым номером, пожалуй, будет простолюдин безразличный к себе. Далее пойдут пииты, уподобляющие людей собакам да выспрашивающие губернаторские места. За ними стоят умники, вяло  занимающиеся в ложах интеллектуальной гимнастикой, через неё ищущие справедливого и равного устройства в жизни… Оттого-то всё такое и происходит теперь, что сызмальства не было им должного воспитания. Нынче
сильно заметно, как опережает его одно сплошное тщеславие – непременно надо быть 
умнее других. И натворит умник без должного воспитания такого, что хоть снова астраханской белугой реви. Но и на это согласна, лишь бы услышали…»
В каретном оконце привидение показалось. Вздрогнула даже… Но нет, это всего только занесённый снежной пылью из-под копыт шестерика, скачущий подле Орлов. Отвлёк -  и улетели мысли. Отвернулась от оконца, не желая встречаться и взглядом, не говоря уж о том, чтобы дозволить в карету. Но отвлёк, бестия. Екатерина выпрямилась, взяла перо.
«Григорий Григорьевич! Уж с известного дня будет целых четыре года, как не хочешь
ни противиться, ни ступать нужной дорогой. Всего лишь смотришь, как время уходит. Что ж, смотри и далее так. Отовсюду, кроме обеих столиц наших. Так велю строго».
Коротенькую записочку кинула в сундучок. Хотела приняться за другое, но за окном Орлова сменил офицер охраны поезда.
– Ваше Величество, подъезжаем. Бологое.                                                                           
На расчищенной от снега площадке напротив деревянного дома с колоннами, карету-возок плавно остановили. Спрыгнувший с запяток лакей отворил дверь.
– Старшина волости Сорокоумов, – прогремел встречающий хлебом-солью. – Милости  просим, государыня, в дом, отдохнуть с дороги. Самовар с пирогами дожидаются…
– Старшина, дорога зимняя не столь утомительна. Да покройте же скорее свои головы. На дворе-то как люто, – попросила Екатерина Сорокоумова и толпившихся позади него мужиков, оставаясь сама в шубе нараспашку. – Бологое… Бологое… От того ли ему идёт прозвание, что балагуры в нём живут? 
– Да как вам сказать… Русский человек, коли есть какой запасец, любит поговорить.
– Запасец чего? – полюбопытствовала государыня.
– Радости или печали. Ему всё одно, Ваше  Величество.
– Сколько вы в службе тут, Афанасий Силыч?..
Камердинер Захар знал, если матушка начинает расспрашивать какого хозяина, что называется, с порога, то никакому отдыху в хозяйском дому не бывать. И велел тут же распорядиться о спешной перемене лошадей.
– Шестнадцатый год как мы тут. Батюшка урядником служил. Мне это место досталось.
– В лето я опять в Москву стану собираться. Как такая кавалькада промчит мимо, чаю, все домашние ваши от пыли задохнуться? 
Старшина был из наместников сообразительных и за словом в карман никогда не лез.
– Кумекаю, не случится такого. Тут дорога, Ваше Величество, сплошь досками устлана. Да и дожди у нас часты. Откуда ей взяться, пыли-то?
– За такое время, что в службе, Афанасий Силыч, целая роща под вашими окнами могла бы вымахать, – глядела Екатерина по сторонам. – А по примеру вашему и возле других домов ни кустика. Нет, Вы уж, пожалуйста, не прячьте глаза.                   
– Справные у тебя бабы, старшина, – объявился вдруг посреди беседующих Орлов. И также бесцеремонно продолжил:  – Мужики тоже ничего. Хозяйственные.                     
– Не обижайтесь, милый старшина, – попросила, улыбаясь, государыня. – А в дом  такой я непременно зайду… Когда он станет утопать в саду. Позовёте?
Продолжая во всё лицо улыбаться, она помахала обеими руками бологочанам и юркнула к себе в тепло. Любила матушка иногда поребячиться….
Переменённая упряжка, в шестерик цугом, натянула постромки. Бологое оставалось сзади,
надо полагать, обиженное императрицей; мужики молча переглядывались и удивлялись.
– Эх, растуды твою туды! – сорвал с головы шапку Сорокоумов и ударил ею о землю, провожая августейший поезд. – Простишь ли, матушка-государыня, русского дурака? Но хоть когда-нибудь… Громко, в сердцах чертыхался Сорокоумов. Но услышать его было невозможно. Ещё громче гикали царские кучера и форейторы.
Озябшие и раскрасневшиеся руки Екатерина сунула прямо в огонь. Упрятала в меха и лицо. Сильная дрожь, минутная, с улицы, скоро прошла. Но, не снимая шубы, сидела  подле камелька долго. Снова задумалась о самодержавии своём.
«Лес под боком, вот и дома все деревянные. Хотя присутствие давно можно было и каменным поставить. Глина под ногами, а завода кирпичного и тут не заметила. Указа, пожара иль грома небесного этот Сорокоумов ждёт?! Прости, мне, Господи…» 
За оконцем стемнело. Жарче бы пуститься в пляску огню в камельке, да вот ольховые
поленья – царские дрова – горят всегда ровно и медленно. Бездымно и дотла. Остановилась  на головёшке, обёрнутой сизоватым жаром, и стала смотреть не моргая, в одну точку. А в молочной от мороза ночи легко катил санный поезд, ни на шаг не отпуская от себя, возле держал, самую заливистую и чистую песнь валдайских колокольцев…»  
****                             
Дневальный любезно поставил возле её ног просушенные туфли. И так же услужливо попросил разрешения, чтобы помочь упаковать хозяйственную сумку.
Возражала она молчаливой растерянностью, ибо любезный дневальный продолжал свою помощь сопровождать объяснениями.   
– Строгая проверка. Работу свою, представляете, начала с журнала заселения гостиницы. Конечно, товарищ подполковник, узнавши, что в ней есть постояльцы вне графика, очень распекал капитана. Не знаю, но грозил увольнением. Так что, пожалуйста, быстрее надо. Может быть, проверка и не заметит Вас… 
– Простите уж… Но мне любопытно было бы узнать…
– Что? – поспешно перебил дневальный, заново перестилающий постель.
– Ничего…Вы всего лишь шаги за сценой… 
Догадка, что её спешно выпроваживают, сменилась гневом на здешние порядки. Трудно
было себя сдерживать ещё и потому, что она ничего не сможет объяснить по приезде  перед домашними. Посчитают какой-то ненормальной. А по-другому как ещё?
Сидя в легковушке, мчащейся к московскому поезду, она почувствовала, как у неё созрело вполне естественное желание изо всей мочи пожаловаться на безобразие, творящееся в зоне строгого режима. Адрес, в чьём подчинении находится УИН п/я 02-20, имеется. Затруднительно лишь будет определить того, кто должен понести наказание. Вопрос надолго застрял в голове. До самой станции не отпускал ни на минуту. Пока не вручили там билет в СВ. В таком вагоне  ездить ещё не доводилось. Здесь же, узнав, что до самой Москвы она будет в купе совсем одна, вопрос отдалился. Потом и вовсе пропал, когда ощутила, что купейный диван ну точь-в-точь, как новый домашний матрац. На нём скоро и вернулась к страничке из  «Храни, Господи, любовь нашу», по-житейски рассказавшую о зимнем поезде государыни российской, так скоро умчавшемся из Бологого.
Страницы с жалобами по три деньги за фунт, с сообщением о беседе императрицы в кремлёвском дворце с настойчивым просветителем и ещё те, которые нарисовали манеру допроса  Радищева, составили большую часть из предложенного ей Игорем Павловичем в дорогу. Но никакой яркой, ударной мысли, на которую можно было опереться твердо и очень верно в  работе над вступительной частью диссертации, теперь она не увидела.
– Неужели что-нибудь пропустила? Не заметила главного? – стала перебирать страницы трясущимися руками Милена Вадимовна. Но скоро твёрдо убедилась, к своему большому сожалению, что ничего пропущено не было. Продолжая по диагонали просматривать прочитанное за два дня, вдруг горько усмехнулась. Шлёпнула себя ладошкой по лбу, ну по самому очевидному, по написанному между строк; безусловно, она очень даже согласна с  всегдашней нуждой своего народа: если не в деспотах, то в няньках непременно, если не в голых кромешниках, то обязательно уж в смутьянах. А сегодня ещё и в курских соловьях. Без всего этого, «без барина», похоже, он жизни другой для себя не желал. 
– Разве народ, называющий себя великим, нуждается в таком? – повернулась она к окну, за которым проносилась какая-то размытая стена. Оттуда ответа не было. И тогда стала ещё больше распалять себя. – Разве великий позволит оскорблять и унижать себя невыплатой зарплаты?.. Разве великому под силу родить новую социальную группу людей с официальным названием «бомжи»?.. Разве великий нанимает в парламент чохом певцов, спортсменов, актёров?.. Разве великий позволит легально командовать производством и сферой обслуживания уголовникам?.. Разве великий допустит, чтоб краснобай рассуждал с экрана телевизора о килограммах школьного ранца как о проблеме физического здоровья и здорового образования?.. Разве великий может только взирать, как побеждает смерть его рождаемость?.. Разве великий не может сам себя прокормить, нахваливая чайную пыль в пакетиках да в прикуску с «дошираком»?..
– Стоп! – приказала себе Милена Вадимовна, изо всех сил стараясь сфокусировать взгляд хоть на чём-то, пролетающем за окном.     
– Разве?.. Разве?.. Разве?.. – чётко спрашивали под купейном диваном уже колёса. Долго этим занимались, но выстучали-таки.
– История и такому знает пример, – отвечала она, похоже, колёсам. – Был великий Рим, и были его свободные граждане. Но, не пожелав обихаживать сами себя, сгинули. – Ой, ну это же, – вздрогнула Милена Вадимовна, отпрянув от окна, – прямо как у нас. Чтоб свои улицы содержать в порядке, нанимаем пришлых аж вон откуда.
–  «Они нам вроде памперсов: отучают делать приборку за собой. Спрятали честь нашу, достоинство. На их место к нам пришло подражание. А подражатели, известно, не имеют 
своего лица. Значит, не имеют и будущего», – вспомнила она реакцию мужа на очевидное
расползание Кавказа и Средней Азии по щелям их Отечества. 
Рассуждения, подкреплённые фактом почти государственных похорон в Москве вора «в
законе», заставили наконец-то посмотреть и на себя. Зажмурилась, закрыла лицо ладонями и, выдавливая из себя, прошептала:
– Они же так могут остаться без будущего!!!
Упала на диван вниз лицом с единственным желанием не видеть лица ребят из последнего выпуска; все двадцать шесть человек поступили в институты и академии. Но и все, правда, на платные отделения, появившиеся, кажется, с одной единственной целью – совершать два раза в год опустошительные набеги на родительские кошельки.  Сведения о поступивших в ВУЗы,  как и полагалось, она подала тогда в учебную часть. Там жарко и
искренне  поздравили, пожелав не снижать показателей успехов и в новом учебном году.
Однако дома Милена Вадимовна захотела вернуться к «своим успехам» и спросила мужа:
– С этим безобразием когда-нибудь можно покончить?
– Конечно, нет! – был категоричен Игорь Павлович, продолжая следить за ходом хоккейного поединка по телевизору. – Помнишь, ты просила меня, кажется за Машу Воробьёву. Я поставил ей тройки. Потом ты подходила к химичке и учителю по МХК, чтоб Максиму Долбышеву поставили…    
– Но они ведь необучаемые. Ты же хорошо об этом знаешь… И выключи, пожалуйста, свой хоккей. Прошу, выключи… Я говорю о проблеме в государстве! Ведь это тебя беспокоит, если настойчиво не советуешь браться за диссертацию. Будто я нацелилась на что-то противоправное.
Со вдохом сожаления Игорь Павлович погасил хоккейную трансляцию. Прошел на кухню. И оттуда послышались характерные звуки приготовления чая.
– Скажи, у тебя нет такого ощущения, что нашу школу… Я имею в виду всю российскую  систему образования. Её кто-то выбил из колеи. Она сошла со своей орбиты. Кто на этот  счёт побеспокоился сильно? Не знаешь?                                                  

В длинной паузе из кухни послышался резкий свист кипящего чайника. Следом мягкие звуки падающей струйки кипятка на взбухшую чёрную горку чаинок.
– Ты сама как считаешь? Попробуй сформулировать, – попросили из кухни.
– Я боюсь отвечать на эти вопросы, – продолжала говорить в кухню Милена Вадимовна. – В противном случае должна буду произнести слово «власть».  
– Сучья! – почти влетел в комнату с заварным чайником в руках муж. – Сучья власть! – он уточнился прилагательным. – Подержи, – сунул  чайник  жене, чтобы отойти к порогу.  
И там, чего-то испугавшись, почти шепотом  закончил: – Это особый сорт власти. При ней у человека одна печаль-забота в жизни – на счёт своего пойла и стойла... 
– Ну, знаешь… От этого, прости, но начинает попахивать. 
– Можешь уточнить –  чем? 
– Извини, но обыкновенным хамством. Прости, пожалуйста.
– И опять неправа. Пойми, требования души не бывают хамскими. Ты вспомни, хотя бы последний наш субботник…    
В том общегородском осеннем субботнике по обыкновению приняла участие и их школа. Но ровно за месяц до даты субботника в «МК» появилась большая публикация о чиновниках префектуры, присвоивших денежки, выделенные для поощрения учащихся школ их округа. Но, как водится, очень скоро пары негодования потихонечку были выпущены, и стиль осуществления власти стал забываться не только коллегами-учителями. И тут в адрес школы подоспела телефонограмма из той самой префектуры: «Дорогие товарищи, убедительно просим вас оказать в ближайшую субботу силами ваших учащихся помощь по уборке нашей территории. Заранее благодарим!». Для ответственного фронта работы администрация выбрала 11 класс «А»  во главе с классным руководителем, «отличником народного образования» Галиной Сергеевной Макановой.
– Дружно работаете. Молодцы! – не переставала нахваливать администрация всех сгребающих, сначала в кучи на школьной территории, а затем и в чёрные мешки, останки прошедшего лета.  
Домой возвращались вместе. Взбодрённые эмоциями, которыми дышал весь школьный субботник. Потому они и пошли дворами, так было дальше и дольше. Остановились перед чугунным забором из чёрных пик, огораживающий территорию префектуры. За ним рассмотрели своих ребят из 11-го «А». Они столпились перед ступеньками здания. С них кто-то поставленным голосом вещал: – «Огромное вам спасибо, ребята. Я уверен, что мы обязательно изыщем средства, чтобы отметить ваш труд».  После этих слов восторженные возгласы заполнили высокое пространство московского двора.
– Найдут, чтоб украсть, – подумал Игорь Павлович. Но вслух всё ж добавил, удаляясь от забора: – Отечество бесстыдства продолжаем строить… 
Теперь, под купейным диваном, колёсные пары принялись почти по-человечьи строго  выговаривать: «сучья», «сучья», «сучья»… Истинного, то есть жизненного значения слова «сука» она никогда не знала. Не выручил тогда и словарь Даля, толкующий его лишь как «собачья самка, падшая женщина». С деликатным вопросом помог всё тот же заведующий газетным фондом. По его совету внимательно познакомилась с «Колымскими рассказами» Шаламова. Долго потом не могла принять чистой и вопиющей правды; – власть в России практически во все времена, при различных режимах только и делала, что пользовала свой народ в разных его положениях и при любых ситуациях. Пока об этом же не прочитала  в отчётных документах Х1У партконференции ВКП /б/, на которой Сталин поучал своих 
соратников: – «Чем больше русского мужика мы будем жать, дорогие товарищи, тем больше мы выжмем из него для государства рабочих и крестьян»…
– Сучья!.. Сучья!.. Сучья! – врывалось в купе из-под вагона.
– Она!.. Она!.. Она! – коротко отзывались рельсы на стыках.
Диалог железной дороги и колес застучал в висках, вспучив на них бугорками кожу. Даже  крепкие тиски  ладоней не приносили облегчения. И как во спасение она нажала  сочно-
красную кнопку «вызов проводника».   Кнопка загорелась ещё ярче.
– Мне стакан чая. Без сахара и покрепче, пожалуйста. Если можно, поскорее. А то я эту кнопку жму уже минут десять.
– Не поняла – чего? – переспросила молоденькая проводница, как переспрашиваем  всегда мы механически, услышав речь не на родном языке. – Что с тобой, тётя? Ночь за окном.
– Вас чему-нибудь…
– Этому самому…
Дверь с треском вошла в свободную часть дверной коробки, желая будто замуровать купе.
Надо сказать, получилось; только так и надо поступать с капризными пассажирами.   Тотчас же, позабыв о головной боли, Милена Вадимовна в позе бедного родственника присела на диван. Перед глазами снова поплыли лица из последнего её выпуска – радостные и улыбающиеся. Она оттолкнула их от себя, обозвав «наглыми безумцами». Их сменила фигура крепыша Радищева, требующего избавить его от духоты в каземате. Потом сразу возникла сама императрица, читающая собственную сентенцию Захару для передачи по губерниям слово в слово: – «Самая обычная школа во все времена была, есть и останется тем единственным производителем и поставщиком фундаментных устоев, на коих покоится здание с названием «государство российское».
– Всё просто до смешного, – вдруг неестественно захохотала Милена Вадимовна. С каждой секундой хохот раздавался всё громче. По мере того, как приходило простое и ясное  понимание, что заказ школе на производство и поставку фундамента д?лжно делать не от имени власти, коли уж сучья она, а всего лишь от потребности Отечества.
Вдруг под вагоном послышалось резкое шипение, перекрывшее и хохот, и диалог
железной дороги с вагонными колёсами. Скорость поезда стала быстро падать.
– Начинать надо с дальнего! – выкрикнула Милена Вадимовна и стала собирать вещи.
– Станция Дальняя, – оповещала, проходя по вагону, проводница.   
– Дальняя, она ведь начальная? – услышала проводница за спиной. Обернувшись лениво,   узнала пассажира, пьющего по ночам крепкий чай, и не стала отвечать, а оповестила.
– Стоянка поезда минута.           
– Спасибо, я успею. Это моя станция…
Проводница видела, как запомнившийся ей пассажир, не дожидаясь, пока поезд совсем остановится, спрыгнул на дощатый настил платформы. И уверенно направился не в сторону станционных огней, вперед по ходу поезда, а в противоположную. Туда, где ночь не была потревожена ничем.
– Точно какая-то психопатка, – закрыла за этим пассажиром дверь проводница. – Такие и норовят прихватить с собой что-нибудь из казённого. Бывает, что и своё оставляют. Да  что они оставляют? Чаще всего, целое купе мусора.
На этот раз в оставленном купе всё казённое было налицо: салфетки, пара полотенец, ваза с пластиковыми цветочками, мельхиоровый подстаканник, занавеска на окне…
– Ну, так и есть! –  углядела проводница рассыпанные по дивану листы машинописного текста. – Не могут, чтоб не насвинячить. И что за люди, а? 
Обратная сторона плотных листов могла сгодиться в хозяйстве. Скажем, уж в которую поездку начальник поезда не выделяет туалетную бумагу подруге в соседнем вагоне.
– А что – дело! – решила проводница. Но прежде чем определить им соответствующее
место, пожелала ознакомиться с текстом.  
****
«Из Первопрестольной, от коронации, императрицу встречал весь Петербург. Самыми сердечными поклонами, фейерверками и музыкой. Кружились для горожан карусели. На качелях и снежных горках бушевала ребятня. И конечно, ни одной минуты спокойно не держались на петлях двери кабаков и трактиров.
Радость от встречи выказывала и сама государыня: освободила каретное оконце от 
занавесок, собственноручно опустила стекло. Но останавливаться возле толп подданных  своих  экипажу знать не давала. Спешила свидеться и поговорить с весьма важным для себя  лицом. Ещё третьего дня доставили в Москву сообщение о том, что в Петербург прибыл очередной кандидат в воспитатели любимого внука. На этот раз это был швейцарец Лагарп. Много читала о нём слов достойных в переписке с Кобенцелем, Гриммом и Дидро.
Теперь вот надо будет принимать этого месье. И трижды… Она давно взяла себе за правило; с человеком, на которого Россия имеет виды, беседовать непременно трижды.  
Не меньше. Здорово научена в первый же год своего самодержавия близким человеком.
Ибо на первой беседе он показывал, тщась быть умным, одну глупость. Вторая проходила под тяжестью его смущения. И только в третий раз он приоткрыл своё истинное лицо.
Переодеться после дороги помогала калмычка Настя – девка смурная и нерасторопная. Государыне давно предлагали удалить её от себя. На это Ея Величество отвечала так:
– Вы возьмёте такую в свой дом?.. То-то же. Пусть уж тут живёт.
Калмычка подала платье «молдаван» просторного кроя. Приняла назад кольцо с правого мизинца. Позабыв к «молдавану» голубую ленту, направилась было к дверям.     
– Голубушка, он хоть невелика птица, да и её надобно в хозяйстве держать, – остановила
служанку Екатерина. После ленты распорядилась проводить швейцарца в свой новый рабочий кабинет, устроенный между стеллажами с жалобами из Вологодской губернии.
Кривоногий Лагарп, она заметила это от самых дверей, – изъян природы подчёркивали
белые чулки, обтягивающие сильные икры, – был сразу же усажен за стол, на котором оставалась лежать записка императрицы относительно того, что есть школа вообще.
– Месье, прошу прочесть. По-русски накорябала, – указала взглядом Екатерина на свою записку. – По прочтению добавьте недостающее в ней. 
Швейцарец низко опустил горбатый острый нос к строчкам из русских слов. Его тонкие губы зашевелились, часто спотыкаясь, как от усталости. Наконец он осилил предложенное. Поднял глаза на стеллажи жалоб. Встряхнул тяжелые букли на голове и вернулся опять к  чтению. Императрице, наблюдавшей гостя, его манера чтения зримо напоминала хищную птицу, терзающую добычу по праву сильного.  
– Поразительная  простота и ясность. Простотой мысли можно умиляться. Но и сожалеть, Ваше Величество, – неожиданно закончил кандидат в воспитатели.
– Интересно, об чём же?
– Что без меня вот тут, – постучал ногтем по бумаге Лагарп, – обошлись.
– Эк, куда вы, месье… Но я и лестью взяток не беру. Об аудиенции в другой раз Вас  скоро известят. На ней угощу кофием. Мой повар Прохор, когда его неделя, то…
– И сейчас бы не отказался, – перебил месье Ея Величество.
Эту дерзость императрица отнесла не к невоспитанности европейца, а к последствиям его самых тайных симпатий французской революции. Правда, об них Дидро не раз писал как о достоинствах воспитателя.                   
Захар принял из рук лакея поднос с чашками и кофейником. Притулив его на краешке
стеллажной полки, разлил по чашкам искусство Прохора – полфунта зёрен на пять чашек.
Только запахом крепкого кофе наслаждался швейцарец; медленно водил чашку кругами перед носом, шумно вдыхая им и удерживая в себе вкус втянутого аромата сколько было
можно. Так и не отпив ни глоточка, взял записку обеими руками.
– Ваше Величество, я полагаю – сие есть важный инструмент, пользоваться которым не должно власти.
– Что ещё за фортель? Простите… Хотела спросить – как Вас понимать, месье? 
– Я говорю, Ваше Величество, что законным владельцем инструмента может быть постоянное  лицо.
– Имя?
– Гражданское общество. Вот то, недостающее, и которым я дополнил бы резюме.
– Спасибо. И похвально. Похвально, но не для воспитателя. Месье Лагарпа мне рекомендовали как человека умного, основательно учёного. Но этим Вы и станете наперёд пичкать великого князя. Подобный стиль весьма опасный. Выходит, что и воспитателем Вы будете плохим. Одна вот беда, другие кандидаты ещё хуже…
Как в воду глядела тогда императрица; результат воспитания внука-ребёнка «по Лагарпу» в зрелого юношу самым трагическим образом отразился на судьбе будущего императора России».

ЭПИЛОГ
Москва, Главное Управление внутренних дел России.
На ваш запрос по факту исчезновения гражданки Тутубалиной М.В. из поезда № 23  Иркутск-Москва имею сообщить опросом проводника вагона №16 Орешкиной Л.П., показавшей следующее: действительно некая гражданка 35-40 лет действительно второпях покинула восьмое купе СВ №16 и сошла с поезда № 23 в 2 часа 33 минуты местного времени, что соответствовало 8-му октября с.г. При этом некая гражданка, опять же со слов проводника Орешкиной, два раза повторила: «Дальняя – как раз моя станция»… 
Дальнейшим расследованием исчезновения ещё установлено: той же ночью путевой
обходчик Железнин Ф.Ф. встретил на полотне железной дороги за километр с небольшим от Дальней женскую фигуру. Но и на сегодняшний день обходчик затрудняется назвать даже приблизительно её возраст, по причине темной ночи. Однако он всё-таки попробовал остеречь фигуру словами: «Гражданочка, я, конечно, извиняюсь, но станция в другой стороне. Вон, где светятся огоньки». На это обходчик, со слов самого же обходчика,  услышал:  «Ошибаетесь вы все! Дальняя там, где тьма наша. Туда мне»…
Москва. Главное Управление внутренних дел России. Повторная. 
Возможно, сегодняшняя утренняя сводка может прояснить вопрос. Из нашей районной психиатрической больницы сообщили, что к ним доставлена гражданка подходящего для вас возраста. На вопрос врача назвать себя, фамилию свою, гражданка отвечает одно и    тоже подолгу и скороговоркой: –  «Я – Марьиванна», «Я – Марьиванна». Шлите фотографию исчезнувшей гражданки.  Присылайте родственников для опознания.
Телеграмму подписал зам. Начальника линейного отдела милиции на жел/дор. Вост-Сиб.  
направления майор Подгонялов.