doska9.jpg



Яндекс.Метрика
Педагоги и педагогика Со свиданьицем вас, Марьиванны
Со свиданьицем вас, Марьиванны - часть первая
Индекс материала
Со свиданьицем вас, Марьиванны
часть первая
часть вторая
часть третья
Все страницы

 

Она точно знала, что даже не гуманитариям хорошо и давно известно, за кем числится выражение «адова работа». Но нисколько не смущалась, когда ей по-дружески открывали глаза на хомут, в который она решилась впрячься. И свою решительность оправдывала старой присказкой – мол, не боги горшки обжигают.
Громко сокрушаться и восторгаться коллеги принялись сразу же, как по школе прошел слух, что Милена Вадимовна собирает материал для кандидатской диссертации.  И как всякая птица по ранней весне несёт в гнездо букашку, так и они старательно выуживали из газетных заметок и журнальных статей нужную помощь и предлагали ей. Вырезки вручали, казалось, с искренними пожеланиями успеха, но суть которых, по мнению будущего кандидата, сводилась к одному: «пусть и моя капелька благодатно упадёт на Вашу мельницу».
Свою мельницу она назвала «отечественная психология личности». И по праву носящей звание «лауреат президентского гранта» намеревалась в диссертации показать коллегам методологию вооружения учащихся общеобразовательных школ ценностями современной отечественной психологии. Материал для этого собран давно и как пуховых перьев в сытых купеческих подушках с картин Кустодиева. Очень помог заведующий газетным фондом Исторической библиотеки. Нарыл столько, что на сегодняшний день остался один сущий пустячок – сесть за письменный стол…
– Хотя нет, – возразила себе Милена Вадимовна, удерживаемая теплом постели. – Сначала ведь надо как-то отблагодарить заведующего. Как его?.. Петр Иванович или Иван Петрович? Придётся ещё раз наведаться в Старосадский переулок…
Оставлять тёплую постель по привычке и  в первый же день своего академического отпуска, и когда на улице уже здорово засентябрило, а центральное отопление и не думало на это хоть как-то реагировать, очень не хотелось. Вдобавок из тепла не отпускал новый двуспальный матрац «люкс». Широченный и дорогой, прям  до роскоши.
– А что вы хотите, мадам? – оправдывал только вчера его высокую цену продавец. –  Исключительно ручная работа. Собран не из отдельных  пружин, поющих каждая свою ноту. Здесь несколько тысяч колечек образуют комфортный монолит. Пожалуйста, ну хоть на краешек присядьте. Правда,  не хочется вставать?..
Она улыбнулась, не заметив, как без сожаления оставила тепло. Чуть припозднившееся её утро опять выстраивалось в привычно-обязательное: ванная – кухня – прихожая – зеркало – лифт – улица – ритм города…На углу Старасодского наскоро заглянула в минимагазин, супермаркет. Только лишь для Петра Ивановича. Или как его там?..
– Нет и нет! И ещё раз нет. Ничего не возьму, – отмахиваясь сразу обеими руками от благодарственного набора из букета роз, бутылки армянского и торта, упрямо и громко запротестовал заведующий газетным фондом. – Простите, но я уверен, что именно подношения обесценивают должность, – улыбнулся вежливый старичок, намереваясь этим и поставить точку.
– Но Вы же столько для меня сделали, – не понимая упорства, растерялась соискательница.  – Ведь если бы не Вы, то я, просто, не знаю…
– Для этого здесь мы и служим, – с приметной твёрдостью в интонации был подтверждён  статус служивого человека.
– Тогда что ж?.. Тогда огромное Вам спасибо, – попятилась к выходу добровольная должница, раздраженно думая о том, каково ей будет в транспорте. Особенно с этой, пузатой до безобразия, коробкой торта в метро.
– А я ведь кое-что ещё для вас подобрал. И кажется – стоящее!
– Ой, да что Вы… Правда – не надо. Честное слово, большое Вам спасибо.
– Может быть, взглянете? Я мигом…
Только  чтобы сохранить реноме соискательницы, она согласилась задержаться тут. Среди
тесного простора информации о минувшем, собранной для помощи, защиты и планов.
Минут на пятнадцать-двадцать.  На дольше никак не получится сегодня.  Хотелось бы, но
сегодня же праздник – День Учителя. И надо быть с коллективом. Тем более что деньги
на ужин в ресторане сданы. А ещё и в парикмахерскую забежать придётся.
– Вот… Их ещё сам Николай Иванович Бухарин редактировал, – положил ровно через  пару минут перед Миленой Вадимовной подшивку «Известий» заведующий. –  Активно добровольный пленник и раб иллюзий. Но что примечательнее всего – с психологией самого обыкновенного обывателя.
– Мне кажется… Он просто был фанатично преданный делу человек.
– Ошибаетесь, уверяю. Фанатик не мог печатать одно, исповедовать другое, а призывать к третьему. Но не стану более Вам мешать. Работайте спокойно.
В закуточке, именуемом  служебным помещением, от газетной подшивки стало  теснее.
Пришлось даже снять кашемировый плащ. Но доставать из его кармана записную тетрадь 
не стала; решила, когда ещё согласилась задержаться тут, что читать станет по диагонали.      То, с чем ей любезно предложили ознакомиться, было обведено красным карандашом. Но не сегодняшним, а карандашом из тридцатых, по всей видимости, годов отошедшего века; сразу же бросалось в глаза, что грифельная краска перемешалась и въелась в бумажную основу, превратясь в её составляющую. Ещё она отметила раздраженное и частое спотыкание карандаша, берущего в рамку название «Храни, Господи, любовь нашу».
Тут же соотнеся просящее название с временем, в которое просили и кого просили тогда, она передумала – читать по диагонали такое не стоит. Тем более что внизу последней колонки в скобках обещали продолжение.
– Ничего себе! – вырвалось, когда обнаружила, что «хранить любовь» просили во всех номерах полугодовой подшивки. Фамилию автора публикации «Е. Новоседкин» она сразу же отнесла к разряду псевдонимов. Смелому своей явной обречённостью. Но узнать, как и о какой же любви можно было просить Всевышнего в самое пекло лихолетья  – хотелось.  Женское любопытство победило. И она нащупала, держа взгляд на газетном заголовке, карман плаща, в котором лежал очечник.
*   *   *
«…Напутственно и трижды перекрестил размашисто генерал-губернатор служивого. Молодец поймал левой ногой стремя. И поезд из четырёх тарантасов, запряженных парами, под охраной целого отряда казаков, тронулся следом за ним в путь.
Груженые тарантасы скоро потянулись среди хлебных полей. В тот год, и особенно по центральной России, хлеба взошли густо. Поднялись плотно. Заколосятся вот-вот хлеба. Местами они скрывают и сам поезд, и его верховую охрану, что называется, с головкой. Но когда же глаз терял его и быстро находил снова, то казалось, что хлебное море поезд из тарантасов, лошадей, всадников преодолевает его вплавь.
Аккурат перед самой столицей хлеба пропали вдруг. Дорога под копытами пошла шире и насыпной. Головной тарантас прибавил резвости, повинуясь верховой охране. За ним и над другими закрутили кнутами. Но перед самой первой городской постройкой, сторожевой будкой и рогатиной, лошадей хотя и попридержали и перевели на шаг, но дорожная пыль успела обогнать поезд и накрыть его своим уже изношенным шлейфом.
– Побалуй, побалуй мне… Кто такие? – окликнули от будки. – Казать подорожную!
– По указу Его Императорского Величества государя-императора Петра Третьего…
– Эва куда хватили, вашбродь. У нас нынче императрица, чай.
– Прошу читать,  – нагнулся из седла офицер, протягивая будочнику пакет. 
Будочник не торопился выполнить просьбу; сначала он обошел кругом остановившийся
перед въездом в столицу поезд, делая попытки заглянуть под рогожи, скрывавшие груз.
Вернувшись к начальнику охраны поезда, протянул руку за пакетом.
– «…потому как товар сей есть исключительная собственность Российской империи, то и чинить таковому  досмотр без видимой на то надобности или по-другому какому случаю не след, а расспросив об нём сведущее лицо, помогать по возможности…»
– Махрин, – прервал чтение будочник, окликая кого-то. – Эй, Махрин… Дрыхнет, черт… Слышь, аль нет? Давай впущай Вологду в столицу. 
Кажется младший караульный, окликнутый Махриным и появившейся возле будки как
из-под земли, принялся сдвигать край длинной рогатины в сторону.
– Сыщете ли дворец-то? – поинтересовался этот Махрин. – Хотя его и отсель вон видать.
В Зимнем, ожидающем присылки, готовились принять и разместить « собственность Российской империи»;  лакеи попарно  вносили в огромную залу высокие деревянные стеллажи. И скоро выстроили из них несколько прямых длинных улиц. По окончании  строительства в зале появилась государыня. Без свиты, по-домашнему.
– Слышу, первой нас радует Вологда? – от порога уточнила она.  Кабинет-секретарь Ея
Величества Елагин согласно только кивнул. – Вижу, что расторопный Фёдор Фёдорович прислал товар в срок. Похвально и такое.
В эту минуту вологодский офицер поймал распорядительный кивок  кабинет-секретаря и звучно строго выпалил.
– По указу Его императорского Величества государя-императора… – и тут же осёкся.
– Это так, господин офицер. Так! – чтобы  не дать смущению окрепнуть, подтвердила мягким голосом государыня. – Но верно ещё и то, что, прям астраханской белугой ревела, 
умоляя государя-императора подписать заготовленный мною рескрипт. Дурой за это при людях назвал. И с этим согласилась. Лишь бы Россия узнала, что казна готова купить у
подданных своих  жалобы по три деньги за фунт. Пожалуйста, продолжайте.
По зале с паркетными полами горохом посыпался вологодский говорок.
– Жалобы собраны от всякого чина и звания и по всей Вологодской губернии. Кои и сюда доставить имеем приказание Его Высокопревосходительства генерал-губернатора.
Высыпав выученную преамбулу на память, господин офицер достал из левого обшлага реестр и принялся читать.
– Жалобы дворян, купцов, мастеровых, мещан, крестьян и остального прочего люда на лихоимство присутствий – сорок девять пудов  с шестью фунтами.
Насилу перевёл он дух и хотел было продолжить, но Елагин тихонько попросил погодить. До тех пор погодить, пока лакеи не заполнят объявленными пудами стеллажи. После уже сам офицер соображал, когда делать остановки, в которые и заселялись стеллажные ровные улицы, построенные лакеями в полном молчании.
– Жалобы обывателей на уличных торговцев – без малого одиннадцать пудов…
– Жалобы на купцов от посадских и городских жителей – аккурат  тринадцать пудов…
– Жалобы черносошных крестьян на утеснения – двадцать два пуда ровно…
– Жалобы ремесленников и прочих смышленых супротив целой гривны подати за новую объявленную вещицу – полтора пуда…
– Жалоба купца Стрешнего на проволочку именоваться «поставщик коровьего масла  к
высочайшему Двору» – полтора фунта с двумя осьмушками…
– Жалобы уличных торговцев на чинов полиции – шесть пудов как есть…
– Жалоба генерал-губернатора на шатающихся по губернии праздных людишек – один фунт и три осьмушки...
– Жалобы шатающихся по белому свету на весь белый свет – два фунта… Хошь люди те
и просили их жалобу подать наперед, но дозволения на то не получили.
Наконец прочтя последнюю строчку реестра, молодец из Вологды тут же достал из того же обшлага новую бумагу и объявил по ней:
– По губернии собрано и доставлено ко Дворцу семьдесят семь пудов  с тремя фунтами.
За коих от казны и стребовать следует сто восемь рублёв с двенадцатью копейками…
Ея Величество расшнуровала кошелёк. Кабинет-секретарь,  лихо надписав в очередь последнюю картонную трафаретку, направился в глубину стеллажей, чтобы ещё и трафаретками оприходовать только что купленное.
– Мой Александр, –  позвала государыня внука, продолжающего рассматривать гостя. Ведь он доселе не слышал такого в этих стенах. –  Ступайте за господином Елагиным. Смотрите всё там. Более – спрашивайте, думайте, понимайте. С тем чтобы составить своё мнение о содержимом полок.  Составивши таковое, показать его мне на бумаге.
Разочтясь с продавцом, Екатерина против обыкновения занялась не делом  – сама взялась зашнуровывать кошелёк. Долго с этим возилась. Камердинер и не выдержал.
–  Дакось-ка сюды,  безрукая, –  потребовал Захар. – Пра безрукая. Ништо так надо?..
Вольности камердинеру дозволялись давно и всякие. С единственным строгим условием, чтобы не было свидетелей им. В оценках своего поведения на людях, замечаниях, и более всего, в комментариях Захара императрица просто-напросто нуждалась. И нисколько не стеснялась такой нужды. В противном случае, как она полагала, составить натуральный
характер своего народа не имело никакой натуральной возможности.
–  Жду теперь – что скажешь? –  чуть заметно кивнула государыня в сторону стеллажей.
– Вопиют! Другого тут нечего и сказать! –  зашнуровывал кошелёк Захар.
– Ужель ведаешь об чём?  
– Да здесь и думать нечего. Ещё покойный родитель, когда служил переписчиком при 
Дворе, возвращаясь домой, с самого порога чертыхался: «Ой, не Спинозы по нашим
углам сидят. Ой, не Спинозы…». Вот и весь сказ тебе…
– Чего теперь-то столбом стоять? Веди.   
– Чай, помню. И не стою я вовсе так-то.
Государыня, страдающая уже к сорока годам отёком ног, оперлась на руку помощника и направилась обозревать только что купленный товар. Выборочно брала с полок картонные  
трафаретки, рассованные Елагиным. Кудрявый почерк кабинет-секретаря требовал, каким
образом поступить с приобретением Двора: «в первую голову», «тотчас же», «наперво»,
«без замешки», «не терпящем проволочек»…
– Похоже, Иван Перфильевич другим словам не обучен вовсе? –  начинала сердиться она на елагинские завитушки. – Гляди, об одном и том же, –  но не найдя у себя подходящего русского слова, чтобы закончить предложение, защелкала пальцами.
– Талдычит, –  отозвался на сигнал о помощи Захар. – Ну, об одном и том же.
– Вот именно!
– Что попусту языком-то молоть? Чай, сами и нашептывали это ему на ухо за столом. Вот кабы  я сам не слышал, то…
– Молчи. Молчи, пожалуйста. Не мешай уж…
Читая  надпись на очередной трафаретке, думалось, что если она станет поступать даже в очередь, означенную одним и тем же, то примется всего лишь латать давно изношенный кафтан. Да и как его теперь залатаешь, если дыра на дыре и дырой погоняет.
– Ты видишь, что купили? –  спросила Екатерина прищурясь, чтобы охватить взглядом
сразу обе стороны стеллажной улицы.
– Тык ить… Говорю, что соображать те должны, кто подрядился служить Отечеству.
– Погоди, погоди, –  сделав шаг, остановилась государыня. – Вели стол сюда поставить.
Лакеи расторопно исполнили распоряжение камердинера. Приспособив меж стеллажей  рабочий стол, они накрыли его стопкой перьев, чернильницами и листами самой дорогой вержированной бумаги.
Помня сравнение Захара, «что у неё теперь целое море губерний», она легко подметила, что большей своей частью жалобы приплыли сюда на осьмушках с четвертушками. На последних силах, выходит. На последней надежде. Потому и распоряжалась, как на них откликнуться. Конечно, сгоряча так распорядилась, ибо хорошо знала – пустое это дело; ведь ещё петровские славные чиновники, садясь на должности, вместе с этим получали от имени императора и кусок мыла с верёвкой, но лихоимничать-то не переставали. И даже об эту, посюстороннюю пору, не сыскать на них управы. Да и найдётся ли она когда?..
Уж давно и лакеи сладили со своим делом, уж непривычно давно дожидается её и рабочее место, а государыня оставалась неподвижно стоять посреди улицы, заселённой чисто русской, как ей казалось, болезнью. Похоже, всё же гадала, как покончить с ней.
– Хорошо  бы разом – одним махом, – твёрдо выговорила Екатерина.
– Ваше Величество, это кому? Иль об чём-то Вы?
-Что с тобой? Мы разве не одни тут?
– Прости, матушка. Прости, – вернулся к прежнему стилю Захар. – Показалось, будто бы момент больно важный нашла.
–Угадал, – села за стол императрица. – Нашла, чем будем прирыбливать заразу!
– Прищучивать, голова садовая, – - поправил с улыбкой Захар. – У этой рыбины зубы, спасу нет, какие острые. Вот помню, когда ещё мальцом на речку…
– Не мешай… 
Примеривалась к началу, отыскивая слово. должное быть наперед других. Далось не сразу;  немецкие слова переводились на французский потом на русский, становившийся родным.
Хотя об чём писать, знала точно. Вон, со всех полок глазеет. Да мысль, поди ж ты, не скоро одевалась в нужные теперь русские слова. Потому многие из них и вымарывала. Вдобавок  после «прирыбливать» чаще щелкала пальцами, прося помощи.
– Скажи, пожалуйста…  Твой дом вот… Он на чём стоит?
– Чай, на столбах дубовых. На чём ещё-то ему стоять?
– Как ещё обозвать их, на столбах дубовых?     
– Ещё как? Ну, можно… Сваи, что ли?
– Сам ты – сваи, – буркнула  на старика. – Вспомнила – фундамент, – и Екатерина
поспешно взяла чернила пером. И уж обдуманное легко уместила на четырёх строчках.
– Перед Сенатом обязательно напомнишь, – постучала она по этим строчкам сухим пером. – Чтоб оттуда отписали в губернии  как тут – слово в слово: «САМАЯ ОБЫЧНАЯ ШКОЛА ВО ВСЕ ВРЕМЕНА БЫЛА, ЕСТЬ И ОСТАНЕТСЯ ТЕМ ЕДИНСТВЕННЫМ НАШИМ ПРОИЗВОДИТЕЛЕМ И ПОСТАВЩИКОМ ФУНДАМЕНТНЫХ УСТОЕВ, НА КОИХ И ПОКОИТСЯ ЗДАНИЕ С НАЗВАНИЕМ «ГОСУДАРСТВО РОССИЙСКОЕ».
– Мы, стало быть, заказчики, а она…
– Подрядчик! – украла слово с кончика языка своего подсказчика Екатерина. – Слушай, и этот подрядчик иль сам исполняет для нас пакостный фундамент, иль  мы сами делаем такой заказ! Ферштейн, голубчик мой? –  чуть игриво спросила государыня.
Когда свернули на другую стеллажную улицу, наткнулись на Елагина, продолжающего размежевывать жалобы трафаретками. Внук государыни помогал ему.
– Справляетесь ли, мой Александр?
– Ваше Величество, простите меня. В такой однородности, о коей подсказал господин Елагин, я положительно потерялся. Простите, пожалуйста.  
Десятилетний великий князь, признав себя виноватым, готов был расплакаться, кажется.
– И молодец. Весьма хвалю. Справиться с вопросом, который был перед вами поставлен, можно. Но только если имеете достаточно знаний по предмету, поставившему вопрос. Вы понимаете сейчас меня?  И принимаете ли оправдание Вашей растерянности?
– Кажется, да…  Да! Но прошу вас теперь же мне сказать, кто были Ваши учителя?  Мне  положительно надо знать того, кто сказал, что жалобы подданных есть зеркало, в которое должно непременно смотреться государям.
Екатерина с лёгким укором посмотрела на кабинет-секретаря. Не без его же услуги нашел 
Александр сравнение жалоб с зеркалом для государей. В оправдание Елагин молча, но
весьма выразительно хлопнул руками, как крыльями, по бёдрам, говоря этим самым, мол,
донял этот ваш Александр, что спасу не было никакого.
– Их было у меня двое, – с заметной печалью в голосе призналась Ея Величество. – Двое самых любимых и строгих моих учителей.
– Они наши подданные?.. Ура! – они наши подданные.  Откройте же их имена. Ну, скорее... Ну бабулюшка…
– Ах, душа моя…  Одного из них, помню хорошо, звали Несчастье. Имя другому было  Уединение, – и «бабулюшка» ласково положила руку на голову своего внука….».
****
Уткнувшись в обещание, что публикация будет продолжена в следующем номере, Милена Вадимовна прямо застыла над ним. С приоткрытым ртом. Он открывается широко сам, когда находишь неожиданно нужное. И теперь просто не понимала, для чего сейчас перед глазами эти в скобках два слова (продолжение следует). Зачем они? Ведь если логически рассуждать, то обещавшие продолжения в следующем номере газеты совсем не понимают того, что обещать им уже нечего. Всё ясно, как на ладони. Свою диссертацию теперь она и с закрытыми глазами настрочит.              
Соблазнённая истиной, будто наваждением,  вернулась к прочитанному  только что тексту. Нашла там ось, на которую собралась нанизывать свои страницы.
«…– Мы, стало быть, заказчики, а она…
– Подрядчик! – украла слово с кончика языка своего подсказчика Екатерина. – Послушай, и этот подрядчик иль сам исполняет для нас пакостный фундамент, иль мы сами делаем такой заказ. Ферштейн, голубчик мой? – чуть игриво спросила государыня». 
Случай – самая нужная «кочка» на дороге длиной в жизнь. Нет-нет, да и споткнёшься. И слепой бы смог узреть, что обнаруженное вежливой настойчивостью Петра Ивановича или Ивана Петровича может вместить многое. Ровно столько же и выдержать. Вот и кричи    
набатом о необходимости физического и срочного отделения младшей школы от старшей,
чтоб первые не видели и не слышали от вторых почти взрослую агрессию и почти сильно расковерканный родной язык. Тычь прямо носом в такое безобразие, если не хуже будет.
Нанизывай на ось записки от родителей учащихся, что их чада не придут завтра в школу. Бей с силой по инструкции Управления образования, которая запрещает учителю удалять с урока неслуха или хулигана. Заклейми добросердечность учительскую, помогающую лодырю сдать успешно экзамен. Вколачивай им мысль о том, что Учитель – профессия мужеского рода. Доказывай очевидное и давно: не должен педагогический ВУЗ открывать свои двери перед абитуриентом моложе двадцати пяти лет. Звони целой кучей страниц, целой  диссертацией: учитель, ставивший в журнал напротив фамилии учащегося тройку незаслуженную, совершает уголовно-наказуемое деяние перед Отечеством своим…  Когда же Милена Вадимовна вторично нашла глазами выделенные крупным шрифтом четыре строчки, ей окончательно стало ясно, каким должно быть и композиционное построение материала. Очевидная мысль, которой делилась русская императрица, легко сказать, ещё  в восемнадцатом веке, со своими губернаторами и которая, кажется,  совершенно точно не востребована сегодняшней школой, и станет нужным запевом. Вот она-то и ударит самой   оглушительной увертюрой. И никак не тише…Только об этом и думала, когда держала в парикмахерской голову под нужным мастеру углом. Ведь промахнувшись с началом недолго угробить и всё дело…С той же быстротой, с какой она зацепилась за очевидное, несомненное, Милена Вадимовна поспешила и отмахнуться от него. Дальняя история с жалобами по три деньги за фунт, позволившая Великой Екатерине узреть обязательную функциональную особенность общеобразовательной школы, не может стать ни громкой преамбулой к диссертации, ни её осью. Не может по определению; уже давным-давно наше государство мало что не покупает никаких жалоб от своих подданных, оно вообще на них не реагирует. Их нет для него. Лично убедилась: три года её родители регулярно информируют инстанции о том, что проживают в аварийном доме и три года им отвечают, сама Милена Вадимовна читала ответ-абракадабру, – «дом под данным номером как остро аварийный был снесён, его жители все расселены по  новым квартирам как два года тому».
Довеском вспомнила о коллегах, о научном руководителе. Вместе они забросают её кучей
упрёков, не найдя и намёка  на новацию в раскрытии темы. Обязательную. Такую, что без
неё никуда не сунешься. Грант президентский достался  благодаря тому, что сама  стала  
первой начинать урок с исполнения классом гимна России. Правда, всю первую четверть пришлось только солировать. Но новизна-то была…
От какофонии запахов, хотя и в просторном зале парикмахерской, голова вот-вот могла закружиться. Милена Вадимовна почувствовала это вместе с подступающей «под ложечку» тошнотой. Но мастер, будто рассчитав возможность клиента терпеть, велел:
– Теперь я попрошу вас сюда. К напольному зеркалу. Посмотрим работу от каблуков.
Портрет в зеркале ей понравился. Особенно он стал выигрывать, когда она повернулась чуть-чуть в профиль, оставляя на месте взгляд.  
– Именно этого я и добивался, – восхитился мастер. – Подчеркнуть вашу  загадку. Конечно,  в этом мне помогла «Неизвестная». Помните, у Крамского?..
Домашние в голос удивились её раннему, как они полагали, возвращению из ресторана.
– Как, ты уже?.. – спросил муж.
– Без папы и в ресторане не кайф? – поинтересовалась дочь, студентка-первокурсница.
– Ах, это, – нервно раскладывала подарочный набор Милена Вадимовна прямо на обувную полку в прихожей. – Игорь, представляешь, он ничего не взял. Настойчиво, но вежливо отверг. Он же этим мне…
– Кто – он? Ничего не понимаю.
– Да этот… В библиотеке была. Пётр Иванович…  Или как его? Никак не запомню точно.
– Вполне прилично, – оценил непринятое подношение супруг, изучив этикетку бутылки.
– А может у него вкус другой? – встряла первокурсница, выискивая на своём лице перед зеркалом возрастные угри и тут же уничтожая их.
– Какой же? Подскажи.
– Плевать на нашу психологию. Таким его вкус может быть?
– Не ёрничай, – попросил отец.
– Но я в смысле наших общепринятых правил.
– Ещё раз прошу, перестань.
– Пожалуйста. Если вам неудобно, – демонстративно удалилась из прихожей дочь.
– Подожди, – остановила Милена Вадимовна мужа, было направившегося к не так закрытой за дочерью двери. – Но  какой материал он подобрал!!! Руки чешутся.
И будто собираясь открыть тайну, о которой ещё рано знать их ребёнку, Милена Вадимовна поднесла указательный палец к губам, а глаза подняла на потолок.
– Тогда секрет Полишинеля, – улыбкой констатировал Игорь Павлович.
–Ты почему не при параде? Нам же скоро выходить… Новости, какие в школе? – уже из ванной спросили у Игоря Павловича.
–Твой девятый «в» временно за мной закрепили. И представляешь, этот твой Мамедов…
– Не надо. Зачем?
– Он алгебраическое выражение «два икс игрек квадрат», записанное на доске, прочитал мне, – всё же закончил фразу супруг, –  как «два ху и два наверху».
– Что ты хочешь – дикарь и пенёк. Это – во-первых, и главное. А во-вторых, теперь он не мой, а наш. У Мамедовых гражданство российское… Ты переодеваешься?
– Ещё одна новость имеется, – ушел от ответа супруг. – И довольно симпатичная для тебя.
– Ну?.. Не тяни, что за привычка.
– «Слух из Управления образования идёт», – поделилась со мной сегодня наша директриса. «Кажется, Игорь Павлович, кандидатура Вашей супруги намечена на должность директора новой школы».
Новость была воспринята ею как должное. Даже подтвердила её спокойным голосом. Даже не сразу спокойный голос услышали  домашние.
– Вот почему она, не говоря ни слова, подписала мне заявление на академический отпуск. Слышишь, дочь… Ещё только соискатель, а уже должность высвечивается. Вот так и выстраивается карьера – упорным трудом. Ты слышишь?
– Пойду трудиться, – уловил удачную минуту Игорь Павлович. – Завтра у девятого «в» первый урок математики. А я ещё никак не понимаю, как и чем сладить с дикостью.
– Ну, и пожалуйста! – резко разрешила Милена Вадимовна, выйдя из ванной. – Хотя после такой новости должен понять очевидное – недальновидно игнорировать коллег.
– Ты пропустила слово «теперь», – подчёркнуто спокойно заметил Игорь Павлович и, чтоб не повышать температуру разговора, закрыл за собой дверь в их общую комнату…
Трещина меж ними  наметилась давно – ещё в самом конце позапрошлого учебного года; экзамены выпускникам предстояло сдавать в форме ЕГЭ, и новшество напугало многих учителей. Но она не стала, как многие, встречать новизну новой формой обучения – натаскиванием на отгадывание правильного ответа в экзаменационных тестах. Держалась привычного и на том повторительно-обобщающем уроке; эмоционально вещала о Смутном времени в истории России, о гражданской ответственности перед Отечеством.  И вдруг… Всего-то, только чтобы не накричать, не оскорбить, не унизить агрессивную пустоту, смачно выпускающую жвачку изо рта высосанной полусферой, шлющую по телефону сообщения с одной парты на другую, Милена Вадимовна спасительно стала задыхаться. Удушье становилось невыносимым. Больше ещё и потому, что эта пустота оказалась  её старой, хорошо знакомой. Начиная с первых уроков в старших классах. А когда пустота  крикнула громко:  «Девочки, может ей что-нибудь солёненького», а следом раздался визг и хохот, Милена Вадимовна потеряла сознание…  
Больничный лист  пусть характеризуется нездоровым прилагательным, зато даёт очень нужную передышку. Иногда так вовремя, что его хочется величать не иначе как «оазис благодати». Просто благоухают в нём внимание, предупредительность, забота. Он вдруг посылает поклоны от тех, кто здоровался с тобой, как казалось тогда, через губу. Сильно может напомнить, если его продлевают и продлевают (несмотря на твоё легкое нежелание), об истинном и преходящем. Так что естественно – свою долю хвалы больничному листу отдала и Милена Вадимовна; оставаясь целыми днями в постели с каким-то чтивом  в руках, поняла, что так работать, как она работала до больничного листа, уже не будет. Потому как себе дороже выходит.    
– Скажи, ты к детям добр? – спросила сразу же, как участковый врач закрыл за собой дверь. А перед этим её больничный лист. – И без дежурных  фраз, откровенно.
– Вероника Викторовна у нас педагог известный. Да? – Игорь Павлович  подсел к постели выздоравливающей. – Всегда клянётся со слезами, что любит детей. И это у неё, замечу, получается лучше всего. Что из любимых таким образом вырастит, ты прекрасно видишь. Ну, и добавь то, что говорил о них Лев Толстой.
– Тогда, зачем мы?  Школа… Учитель… Уроки…
– Мы-то зачем? – устало  повторил вопрос Игорь Павлович. – А мы, поверь, похожими клятвами  дорисовываем картину будущего. Я не пессимист, ты знаешь. Да вот дирижерская-то палочка… Она у них! – и он поднял указательный палец на потолок.
– Туда надо пробиваться, туда. Я так решила!
Игорь Павлович резко поднялся от кровати. Направился было на кухню. В дверном узком проёме остановился. Надолго застыла перед глазами  спина мужа. Ссутулившаяся и ставшая как будто чужой. Сильно ей не понравилась она такой…
Пушистой струёй лака Милена Вадимовна дополнительно закрепила перед зеркалом причёску. Оглянулась на дверь общей комнаты.
– Ну, что ж… Как говорится, вольному – воля. 
Около минуты ждала. В тишине.  Потом закрыла за собой дверь. В замочной скважине   
ещё продолжал  ворочаться ключ, а в прихожую, чтобы удостовериться каждому в одном, вышли отец и дочь.
– Пап, а, правда, почему ты с мамой не пошел? Из-за меня? Ты говорил с мамой?..
Всего днём раньше первокурсница открылась отцу: хотя она и получила, к огромной радости своей мамы, студенческий билет педагогического института, но определилась
пока вольнослушательницей в другой. Признание просило защиты. Но Игорь Павлович мог прийти на помощь, как полагал он, лишь после того, как избавится от второго своего имени – «муж Милены Вадимовны». Только так его называли во дворе 16-этажного дома и в школе. И вот сегодня, только что, он сделал настоящий шаг к избавлению.
– Снова ты меня не слышишь! – констатировала дочь.
– Ошибаешься…Обязательно поговорю. Я уже начал. Разве не заметила?
– Тогда я спокойно ухожу, да? В кафешку пригласили.
Выпуская дочь из квартиры, Игорь Павлович столкнулся с почтальоншей Феней.
– Здрасти. Ой, а дома не только муж Ми…
– Моего папу зовут Игорь Павлович!
– Так я знаю, – простодушно ответила почтальонша уже вслед торопящейся к ещё открытым дверям лифта. – В вашу заказное письмо и денежный перевод… Да и что тут такого? – ещё раз оглянулась она в сторону лифта.
– Где расписаться?.. До свиданья! – хлопнул дверью Игорь Павлович.  
– Ну, всем всё не так! И целый день, – бурчала Феня в ожидании лифта. – А в тридцатую ни днём, ни ночью не дозвонишься. Шестьдесят шестая отказалась расписываться за повестку в военкомат. Из сто пятой просят не загаживать почтовый ящик дерьмом из макулатуры, а сами в типографии работают. Тьфу, провалитесь вы все пропадом. Уйти ещё, что ли. раз на пенсию???
Незлобная ругань почтальонши, но усиленная бетонными стенами, почти что гремела в квартире. Поэтому он никак не мог вычислить какого-то Немировского Е.С., приславшего супруге письмо. Когда же на оборотной стороне купона к денежному переводу сумел понять слова  – «искренне уважающий Вас капитан Ефим Немировский» –  его брови без его участия, сами по себе, полезли вверх.
– Но если письмо официальное, – рассуждал Игорь Павлович, – а оно является именно таковым; ведь вторая половина адреса – УИН, п/я 02-20 говорит об этом, спрашивается почему тогда «искренне Ваш Ефим…»? Фамилия редкая, еврейская. Такого выпускника обязательно запомнил бы…  Но чтобы искренне уважать, надо хорошо знать человека. Все его стороны. Следовательно, тут какая-то нестыковка. Одно ясно и очевидно – они
хорошо и давно знакомы. Давно! Тогда почему она скрывает? Нет, скрывала… Как бы это получше сказать…
Логика тем и опасна, что не только может привести к нужной двери, но обязательно
заставит открыть её. Вот на этом Игорь Павлович и остановился. Хорошо, что вспомнил –
завтра у него первый урок в девятом «в», а он всё ещё с пустыми руками против дикости.
Опыт работы учителем математики утвердил его в том, что точные науки не любят чаще всего дети, которые не умеют думать в абстракции. Таким как не объясняй, что «а» плюс «в» всегда и априори будут ровняться «а + в», они этого не понимают, а лишь принимают как информацию. Однажды, проверяя домашнее задание, в котором он просил подставить вместо алгебраических значков любые значения, обнаружил вот что…Под значком «а» слово «богатство», а под значком «в» слово «нищета». Но там, где между значками должен находиться значок «+», следы высохших слезинок. Поделившись с коллегами трудностями в поиске новой методики объяснения математики, он услышал от них о самом надёжном и опробованном десятилетиями способе под названием «игра». Он этих коллег теперь обходит стороной. Правда, на педсоветах, обращаясь и в их адрес тоже, не устаёт просить принять как аксиому: понятие «школа», включающая, прежде всего труд, труд и ещё раз труд, и понятие «игра», исключающая его, несовместимы в школьных стенах, а потому и в методологии обучения. Он соглашался с тем, что «игра» может сработать на сам результат. Но такая методика уже в подсознании, в представлении ребёнка абсорбирует мысль о том, что школа – место, где можно и поиграть. У старших школьников, по закону эволюции, она уже окончательно оформляется в другую: школа – это вроде бы понарошку. И в подтверждение своей позиции Игорь Павлович прямо на педсоветах просил открыть журнал любого выпускного класса и посмотреть там на посещаемость уроков  О, что тут началось..  Громче всего коллеги били аргументом: «А если урок для них неинтересен?..»  Такая смелость отличала самых уважаемых. Ну, тех, «кто жизнь положил в школе ради детей». Услышанное тогда настолько показалось
Игорю  Павловичу диким, что он не выдержал и сейчас своего молчания. Топнул ногой и почти выкрикнул в свою защиту.
– В цирк в таком случае их ведите – там интересно! А учащиеся – не зрители. Будьте любезны заставить их трудиться…
– Ты за что так распекаешь дочь? – услышал он из прихожей голос жены.
– Я не с ней. Как отпраздновали?
– У нас гости? Кто? – продолжали задавать вопросы.
– Капитан Ефим Немировский.
– Кто это?
– Прости… Но тебе его лучше знать.
– Кого?.. И где он? – удивленно искала кого-то в комнате хозяйка.
– Вот тут, – протянул муж корреспонденцию для жены.
– Послушай, я никогда не знала и не знаю никаких капитанов, – после паузы, в которой произошло знакомство с конвертом и купоном, услышал супруг. – Но я, кажется…
– Вспомнила, – испуганно перебил Игорь Павлович. – Ты вспомнила его, да?
– Говорю же, нет! Но мне показалось…  Ты ревнуешь?  Если так – мне приятно. Очень. Ну, а сейчас, пожалуйста, спустись к Фене. Пусть она завтра же вернёт это на почту.
– Разве сможешь отрицать, что ты не есть адресат?
– Естественно, не могу. Но от незнакомых ни мне, ни членам семьи я никаких писем получать не желаю.  Чего стоишь?.. Да в нём такое может быть, что ты себе просто не представляешь. А если нас шантажируют или угрожают? А вдруг там какая-то дрянь нашу дочь пачкает? Ты об этом подумал?
После того, как Игорь Павлович испугался, он предложил всё же хоть какие-то, но принять меры. Хоть как-то, но действовать. И  настоял на том, что читать будут они вместе, и, в случае чего, сообщат куда следует. На такой вариант Милена Вадимовна согласилась с оговоркой, что при первых же словах малейшей угрозы либо другой какой пакости в письме его тут же снова вложить в конверт и идти в милицию. Принятая оговорка позволила распечатать конверт. Сделал это супруг. Но читать они стали вместе и каждый про себя. «Уважаемая Милена Вадимовна! Будучи совершенно с Вами незнаком, прилагательное перед Вашим именем я употребил не только ради вежливой формы письма. Дело в том, что я – Ваш коллега и работаю старшим воспитателем в колонии строгого режима. В моём четвёртом отряде отбывает наказание заключённый Алексей Алексеевич Гришин – Ваш бывший ученик. Внутренний режим нашего учреждения предусматривает один раз в год возможность иметь заключённому личное свидание с ближайшими  родственниками. К  таковым могут относиться: родители заключённого, жена, брат, сестра, его дети. В этом плане у Гришина всё в порядке: родители живы - здоровы. Вместе с ними проживает и жена его с их общими детьми. /Девочки погодки шести и пяти лет./ Но в своих очередных письменных заявлениях на предоставление личного свидания заключённому Гришин указывает Вашу фамилию. В графе же «степень родства» всегда очень крупно выводит – «МОЙ УЧИТЕЛЬ». Желание заключённого Гришина мне более чем понятно; конечно, он аргументирует его, кажется, беспокойством за своих девочек. Ведь старшей ровно через год идти в школу, а следом за ней в школу пойдёт и младшая.
Начальник УИНа п/я 02-20 подполковник Журавлёв уже три раза на заявлении Гришина накладывал свою резолюцию «отказать». Но в этом году, не знаю, как, но товарищ подполковник почему-то взял и махнул рукой на инструкцию и решить вопрос со свиданием предоставил мне. Я же рассудил следующим образом: кому, если не своему учителю всякий из нас способен открыть своё сердце, излить душу. Так что ещё раз мне 
позвольте выразить в Ваш адрес своё самое глубокое и искреннее уважение. А мне всего
остаётся добавить, что свидание разрешено с 7 по 9 октября включительно. /Трое суток./
И последнее, добраться до нас не так уж и…»
– Гришин, Гришин, – оставив письмо недочитанным и повторяя фамилию бывшего ученика, искала Милена Вадимовна на своей половине письменного стола что-то нужное именно в эту минуту. – Только этого сейчас мне и не хватало!.. Чего так смотришь? Или ситуацию не понимаешь?.. Вот он – Алёшка Гришин. Из второго выпуска, – наконец-то положила она поверх письма фотографию. – Помнишь, после первого выпуска я сразу же подала заявление на тарификацию?     
– Тебе тогда отказали. Мотивировали тем, что среди выпускников не было медалистов.
– Его вот и вытянула тогда на серебряную медаль. Но кто мог предположить, что именно  медалист и подведёт?
– И присвоили тебе высшую категорию. Хорошо помню. А знаешь, всё логично: тогда он помог тебе, сейчас ты должна…
– Соображаешь, что говоришь?   
– Решения, которые принимаются исходя из ситуации… Они, и ты это хорошо знаешь, чаще всего заставляют снимать запреты. На слабости наши. 
– Но про это я уже слышала. Когда отговаривал  садиться за диссертацию. А в итоге?.. Вот так-то!
– Да, что в итоге?
– Не притворяйся. Я ещё только… А моя кандидатура уже…
– В этом и беда, – аккуратно положил письмо на стол Игорь Павлович и добавил:
– Плохо, что мы научились жить под присмотром ситуаций. Хуже, что учим этому других. Чаще всего такая педагогика для всех боком выходит. Но продолжаем учить. Почему? Кто нас заставляет?.. Ты слышишь меня? 
– Да не об этом сейчас надо, пойми, –  всплеснула руками Милена Вадимовна. – Свиданье вместе с дорогой займёт почти целую неделю. Ещё неделя уйдёт на библиотеку. А там и отпуск закончится. Откладывать диссертацию я не собираюсь!
– В этом и проблема?
– Ну, конечно. Ты ведь знаешь, я… Мой долг как учителя… Вот если бы не эти сроки…Я потеряю столько времени…     
– Тогда библиотека придёт к тебе домой. Открытые материалы наверняка существуют в электронном исполнении. Хоть сейчас готов сесть за компьютер и интересующий тебя материал перевести на А-4.
– Допустим… Но только допустим, хорошо? – не сдавалась Милена Вадимовна. – Вот я на свидание приехала – и что? Чем я смогу ему там помочь? Он уже совершил нечто. Так?..
Со-вер-шил… Поэтому поздно о помощи просить.
– Позволь, разве в письме речь идёт о помощи? Я не увидел этого, – давно уже щелкал  
«мышкой» Игорь Павлович. – Перечитай и повнимательнее.
– Стой, стой, – попросила Милена Вадимовна, увидев на экране компьютера знакомое
название газетной публикации. – Вот это самое нашел для меня Пётр Иванович. Прости,
или наоборот. Можешь начать с продолжения?
– Пожалуйста.