Уважаемым взрослым читателям: родителям, учителям, гувернерам, воспитателям
Воспитание подростка – большой, ответственный, тяжёлый, но такой не обходимый, естественный, жизнеутверждающий труд! Из гусеницы – в бабочку. От детства безмятежного – к отрочеству. Переход, полный драматизма, особой динамики. Время будто спрессовывается. Порой дни значат больше, чем годы. Распутье. Человек становящийся у того самого камня «налево пойдёшь...». Внутреннее неустроение, разброд и шатания. Бунт против несправедливости мира. Наивная, романтичная вера в себя рука об руку с разочарованием, сомнениями. Амбиции и немочь.
Душа подростка – мятущаяся, трепещущая, ранимая, живая. Вопросы классические, «проклятые»: кто я? Ребёнок? Взрослый? «Тварь ли дрожащая или право имею?»
Нам с вами всё-таки проще было. Вот чёрное, вот белое, вот добро, вот зло. Школа, семья, радио, телевидение в одном направлении – духе воспитывали. Новое время – новые песни. Голоса громкие, напористые. Да вот только в хор что-то никак не сложатся. Каждый на свой лад голосить норовит. Какофония. Война всех против всех. Взрослые и те теряются. Мировоззренческие установки, ценности, идеалы компрометируют, отрицают друг друга. Нет авторитетов. А значит, торжествуют цинизм, тотальное безверие, корысть, пошлость. Растет, расширяется пропасть между поколениями. Дети отцов не понимают, не слышат. До боли знакомое «Что делать?» на ум приходит. Как нить, связующую с сыном или дочерью, сохранить, укрепить?
Мы предлагаем обратиться к опыту предков. Интуитивно, пророчески писатели, педагоги прошлого отыскали спасительные рецепты. Перечислим поименно самых ярких наших учителей. Алексей Алексеевич Перовский, – современник Д.С. Пушкина, автор знаменитых сказок «Чёрная курица», «Лафертовская маковница». Владимир Фёдорович Одоевский музыкант, просветитель середины XIX века, написавший «Городок в табакерке». Константин Дмитриевич Ушинский. Лев Николаевич Толстой («Беседы с детьми по нравственным вопросам»).
Василий Александрович Сухомлинский («Сердце отдаю детям»). Разные люди, но в одном едины. Их книги «преследовали добрую цель – познакомить детей с нравственными исканиями человечества», «привести детскую душу в соприкосновение с проблемами, традиционными для философии, религии, искусства».
Дети 8 – 13 лет живут в преддверии или во время возрастного кризиса. Это как раз тот период, когда, пытаясь укрыться от «всевидящего взора», от «всеслышащих ушей» взрослых, зачастую противопоставляя себя родителям, в муках душевных и духовных радостях рождается человек свободный. Какими смысла ми для ребенка наполнится это сладкое слово «свобода»? Научится ли он быть благодарным, великодушным? Эгоистичным или чутким, сострадающим вырастет? К свободе от чего и во имя чего устремится?
Главная героиня повести – Машенька не просто путешествует по разным землям и странам с мудрёными названиями. За каждым пунктом её нелёгкого пути сокрыто то или иное понимание свободы, данное выдающимися философа ми. Отправная точка маршрута Машеньки – «свобода – свободное время», «свобода – делаю, что захочу или ничего не делаю», увы, так думает большинство современных подростков. Вывод, выстраданный девочкой, вполне созвучен мыслям великих русских философов – Владимира Соловьёва, Павла Флоренского, Сергия Булгакова, Николая Бердяева – «свобода есть любовь». Помогите детям разобраться. Если не мы, то кто же?

Эта книга не только самостоятельное литературное произведение для подростков, но и часть образовательной программы «Философия для детей», (авторы: А.А. Марголис, С.Д. Ковалёв, М.В. Телегин, Е.А. Кондратьев), рекомендованной Министерством образования РФ.

Глава 1. Я теряю свободу, получаю двойку и заманчивое предложение
Глава 2. В которой жители Празднично-Каникулярной земли, как обычно, печальны
Глава 3. Где достижение электроники и другие чудеса дофенистов и всёравняков не впечатляют и
ничего-недельцы скучают
Глава 4. Грязные игры Страны Толькоя
Глава 5. Беспредельно несчастные беспредельцы попадают в полную зависимость
Глава 6. Крутится-вертится чёрная мельница, происходят бунт и суд
Глава 7. Сладкие сны в Стране Любви
Глава 8. Я возвращаюсь домой и понимаю, что свобода – это любовь

Глава 1. Я теряю свободу, получаю двойку и заманчивое предложение

Мне кажется, что моё имя Машенька – самое лучшее из всех, которые когда-либо придумывали люди. И я почти уверена, что все мои тёзки думают точно так же. Конечно, если вас зовут как-то иначе, то вы можете иметь свое, особое мнение на этот счёт.
В общем-то не так уж и важно, как вас зовут, но если вы человек достаточно самостоятельный и взрослый, то больше всего на свете вам хочется быть свободным. Разве не так? Нет в мире большего счастья, чем делать всё, что хочется только тебе, ни от кого не зависеть. Вот и я так думала, но лишь до поры...
Учительница говорит, что я девочка умная. Не случайно в моём дневнике красуются одни пятёрки. И по русскому, и по математике, и по природоведению, я уж даже не говорю о рисовании и физкультуре.
Но с каждым человеком может случиться то, что однажды произошло со мной.
Нужно было делать уроки, а тут пришла моя лучшая подруга Катенька. Так хотелось поиграть с ней – и я играла! Так хотелось обсудить наши девчоночьи секреты – и мы разговаривали долго-долго. Так хотелось просто посидеть рядом с Катенькой – и мы сидели, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза.
Моё пробуждение на следующий день было страшным. Уроки не сделаны: Первый раз в жизни! Может быть, пронесёт?! Ну почему же сегодня не воскресенье, не каникулы, не свободный день? Кто только выдумал эту школу и мою обязанность вставать в такую рань, выходить под дождь, отвечать эти несносные уроки? Какое мучение, какое, я бы сказала, унижение сидеть с невыученными уроками, трястись от страха, втягивать голову в плечи, прятаться за спинами одноклассников, отводить взгляд от взгляда учителя, замирать каждый раз, когда слышишь: «А теперь к доске пойдёт...» '
Я действительно готова была провалиться со стыда сквозь землю, когда не смогла ответить на самый простой вопрос. А как вытянулось лицо учительницы! А как я лепетала чужую да ещё неправильную подсказку! А как я на каких-то ватных ногах, в каком-то тумане брела к своей парте за дневником! А эти противные мальчишки! Представляете, они хихикали.
«Гусь!» Двойка – большая, фиолетовая, противная! Слова учительницы звучали как издёвка: «Ребята, теперь можете быть свободными! Впереди у вас выходные!» Двойка камнем лежала на моей душе, свинцовой гирей висела на ногах. «Свободна! Как же! Как бы не так», – думала я. А может быть, освободиться от этой тяжкой ноши? Страничку с мерзкой двойкой – прочь из дневника. И всё! Ну да! А потом бояться разоблачения и обманывать, лгать, изворачиваться, попасть в жуткую зависимость от такого поступка.
Мне стало так плохо, будто я уже вырвала страничку. Надеюсь, вы меня понимаете.
Когда мне плохо, я стараюсь думать о чём-то хорошем. Получалось неважно. Проклятая двойка торчала из всех моих мыслей и злобно шипела. Но тут я начала мечтать о полной свободе. Мне сразу стало легче. И я представила... и я подумала... и я услышала... рекламное объявление.
– Уважаемая Мария, не оглядывайтесь по сторонам.
Мы обращаемся лично к вам.
– Ко мне? – переспросила я, показывая на себя пальцем.
Ну и глупый же вид я, вероятно, имела со стороны.
– Внимательно слушайте следующую фразу:
Приглашаем вас посетить Страну Жизни –
Точную копию жизни каждого человека.
– И всех людей сразу, – сказал голос в моей голове.
Я что-то ничего не слышала о такой стране, хотя уже читала учебник по географии для 5-го класса.
– А путешествие бесплатное? – полюбопытствовала я.
– От вас не потребуется ни единого рубля.
Свидетельство о рождении тоже не берите.
Вы хотите путешествовать или не хотите?
– Хочу, вот только мама с папой меня вряд ли отпустят.
– Они даже не узнают,
Такие путешествия тоже бывают.
Время для вас остановится.
Обратно вернётесь в тот день и час,
Когда вы услышали нас.
– А что в этой Стране Жизни интересного? –
спросила я на всякий случай.
– О, вы посетите край Глупой Свободы,
В составе которого – земли и воды, леса, поля и моря.
Благословенна, чудесна Глупой Свободы земля, –
заученной скороговоркой забубнил голос из туристического агентства.
«Сам ты глупый, – подумала я о том, кому принадлежал этот голос.
– Ведь, по-моему, свобода ну никак не может быть глупой или умной, она или есть, или её нет вовсе».
Подождите, о чем это я, ах кажется, о свободе. О, край свободы! Конечно, я ужасно хочу туда, где нет моей двойки, нет уроков, нет этих несносных хихикающих мальчишек. Решено! Еду! Какой славный голос!
– Голос, я согласна, ты только не передумай, ну, пожалуйста! – почти завопила я.
Голос удовлетворённо сказал:
– Странно, что вам потребовалось так много времени
Для принятия нашего заманчивого предложения.
А то бы всю ночь ворочались на койке,
Вам бы спать не давали мысли о двойке.
Инструкции наши теперь получите:
Придёте домой – под кровать загляните,
Карту вашего маршрута найдите,
Согласно красным стрелкам идите.
Приятного путешествия пожелать вам могу.
И в моей голове раздались короткие гудки: ууу, потом один длинный гудок: у-у-у. И тишина...
Нужно ли говорить о том, как быстро я бежала домой, как дрожали руки, когда я запирала дверь комнаты, как сильно билось сердце, какое нешуточное волнение овладело мной.
Я ныряю под кровать. Так и есть, бархатная красная коробочка с золотой короной на крышке в моих вспотевших ладошках. Крышечка медленно открывается, звучит какая-то волшебная, чарующая музыка. Разворачиваю старинную, жёлтую от древности, потёртую на сгибах карту. Внимательно её изучаю. Первая красная стрелка упирается прямо в город с названием Выходновск – столицу Празднично-Каникулярной страны, лежащей на северо-западе края Глупой Свободы.
Какие таинственные названия: Выходновск, Празднично-Каникулярная страна. Немного боязно отправляться туда прямо сейчас. Вот что, пожалуй, поеду–ка я туда в понедельник, ведь завтра и так выходной. Правда, я здорово придумала?


Глава 2. В которой жители Празднично-Каникулярной земли, как обычно, печальны

Следующий день был почти обычным воскресеньем. Я встала довольно-таки поздно, позволила себе чуть-чуть понежиться в постели, немного полентяйничать. На то и выходной.
А потом заправляла кровать, мыла полы, помогала маме и бабушке готовить воскресный обед... Словом, всю первую половину дня я была ужасно занята.
И всё-таки не могу не отметить, что этот день был немного особенным.
Судите сами. Сколько раз я ни пыталась сесть делать уроки на понедельник, а задали нам, откровенно говоря, не мало, всё зря. Не выходило, ну не получалось как-то, не клеилось. Голос к тому же мешал, вкрадчиво так нашёптывал: «Не выполняй домашнее задание, Машенька, ты в Выходновске». Да нет, я ещё дома пока, а уроки – что ж, а зачем их, действительно, делать? Ну, и пожалуйста. Очень надо! Выучу всё потом, завтра, позже...
От этих мыслей меня оторвала Катенька. Опять мы играли до самого вечера. Я обо всём забыла.
Но самое интересное начало твориться на следующий день. После воскресенья согласно любому календарю, ну вот хотя бы тому, который висит у вас дома на стенке, какой день недели наступает? Правильно, понедельник. А для меня насту пило опять... воскресенье!
Чудеса, да и только.
И всё повторялось. Опять я готовила воскресный обед, опять гуляла с собакой, а после обеда – игры до позднего вечера.
Верьте – не верьте, но об уроках я и думать забыла. Какие там уроки!
Хотя если уж честно, то не совсем. Когда истекла вторая неделя воскресений и я даже потеряла счёт дням, до того они были похожи друг на друга, мне как-то неожиданно захотелось в школу, к ребятам. Я постаралась отогнать эти вредные мысли, и у меня почти получилось. И всё-таки совсем чуть-чуть, прямо-таки вот столечко заскучала.
А тут ещё новая досада, новое неприятное открытие. Оказывается, что даже в бесконечной череде выходных человек не так-то уж и свободен. Во-первых, я иногда всё-таки думала о буднях, о невыученных уроках, об отметках в четверти. А во-вторых, даже в выходные находятся какие-то дела. Нет тебе покоя, всё время ты занят. Просто голова идёт кругом.
Но самая большая угроза для моего покоя исходила... ни за что не дога даетесь от кого. Хотите скажу? От Катеньки! Тоже мне подруга называется!
Придёт и прямо с порога тараторит о своих пятёрках, о том, как она в снежки играла, как она воскресенья ждёт, чтобы на экскурсию с классом поехать. Надоело.
Голос из туристического агентства как будто почувствовал моё настроение.
– Дорогая наша девочка Маша,
Не торопись злиться,
Не желаешь ли ты очутиться
Там, где нет Кати-зануды,
Там, где такие, как ты, повсюду?
«Лишь бы здесь не оставаться», – вихрем пронеслось в голове. Я достала коробочку с картой и твёрдо сказала: «Хочу!» Щелчок. Пол проваливается. Падение. Нет, полёт. Нарастающий звук: ммм. Какое-то красное пятно впереди. Стремительно приближаюсь к нему. Успеваю различить буквы: «Празднично-Каникулярная земля». Указатели. Стрелки. К столице–Выходновску. Щелчок. Я опять стою на чём-то твёрдом – на земле. Земля!
Прямо перед собой вижу вывеску, украшенную воздушными шарами, гирляндами цветов, новогодними игрушками.
У нас в Выходновске
Каждый день – выходной.
Гуляй, играй, веселись и пой.
Да пребудет вечно праздник с тобой.
О буднях у нас думать не смей.
Гони эти мысли скорее взашей.
Свобода, каникулы здесь навсегда.
– Ты этого, Маша, хотела?
– Да, – ни секунды не подумав, ответила я.
Нужно сказать, что моё первое впечатление о Выходновске, столице Празднично-Каникулярной земли, было самым приятным. Повсюду раздавалась музыка: такие бодренькие марши, такие весёленькие мазурки и польки! В Выходновске я так и не встретила двух одинаковых зданий, но все без исключения дома как будто улыбались своими окнами, как будто хохотали, хлопая дверями. Они были такими причудливыми, великолепными, – одним словом, праздничными. Вот дом, похожий на песочный торт, а вот, видите, на той стороне – на карету.
День начинался и заканчивался огромными праздничными фейерверками и салютами. Фейерверки и салюты поменьше были каждый час. Тёплый, ласковый ветер гонял в небе над городом целые стаи воздушных шаров и шариков. От них рябило в глазах. Ого! Пушка. Какая нелепица! Зачем же она здесь? Из пушки раздался залп мыльных пузырей, больших и переливающихся. Красота. Да, чуть не забыла, вместо осадков, ну там дождя или снега, в Выходновске сыпались конфетти.
Но одно меня смущало и настораживало. Среди всего этого безграничного, безудержного праздничного великолепия выходновцы (жители Выходновска) вы глядели по меньшей мере странно. Они были унылыми, измученными и скучными. Их явно что-то угнетало. Ни одного радостного лица, ни одних весёлых глаз. В чём же дело? Надо узнать.
Пойду-ка спрошу вон у того дяденьки в выходном костюме и белой фетровой шляпе. Нужно сказать, что выходновцы всегда надевали всё самое лучшее.
– Дяденька, извините, вы не могли бы сказать мне, отчего вы такой задумчивый и печальный?
– Ну как же мне не быть печальным,
– Я всё же бывший крупный начальник.
– Не могу свободно прожить и дня:
– Как там мои подчинённые без меня?
Дяденька громко шмыгнул носом. Отвернулся. Удалился.
А он чем-то похож на меня. Вот ведь я тоже всё время думаю о том, как там мой класс, моя учительница, что новенького в школе. А вот идёт девочка, почти моя ровесница. Видимо, ей тоже не очень-то весело.
– Вы грустите об оставленных дома делах? – обратилась я к девочке.
– Ах, нет, конечно, нет, ах!
Так как праздник каждый день,
Веселиться стало лень.
К тому же даже в выходной
Надо еду нести домой,
А то останешься голодным,
От хлеба с молоком свободным.
Свобода лишь тогда награда,
Коль делать ничего не надо.
Тут девочка прильнула к моему уху и, страшно округлив глаза, сдавленным, приглушённым голосом прошептала:
– Земля такая где-то рядом!
Дошло! Теперь-то мне всё ясно с этим Выходновском. Нет здесь никакой свободы и в помине никогда не было. Дудки! Скорее отсюда! Смотрю на карту. Рядом с Празднично-Каникулярной землёй, в пределах края Глупой Свободы, лежало таинственное и необъятное королевство Ничего-Неделанья. Красная стрелка моего маршрута упиралась в столицу королевства – город Скукск. Вот где надо искать свободу! «И делать ничего не надо», – вспомнила я слова выходновки.

Глава 3. Где достижение электроники и другие чудеса дофенистов и всёравняков не впечатляют и ничего-недельцы скучают

До границы я добралась засветло. Оглушённая залпами праздничных салютов, усыпанная конфетти, опутанная серпантином, я смело вступила в свободное королевство Ничего-Неделанья. Стали попадаться жилища ничего-недельцев. Одинаковые, из серого камня, несколько мрачноватые. И ещё: птички не щебетали, ветер не дул, трава не росла, даже комары не кусали, чему я, конечно, обрадовалась.
Посреди поля, на котором не распустились цветы, одиноко высилось огромное электронное табло. На нём без конца крутили один и тот же рекламный ролик. Выскакивал какой-то потрёпанный, неаккуратный и, по-моему, даже непричёсанный пожилой гномик и надтреснутым голосом заводил:
– Хочешь быть свободной от всего,
Если ты, конечно, не того?
Тут он приставлял указательный палец к виску и энергично вращал рукой.
То не делай ничего.
– Как? Совсем ничего? – недоумевала я.
– Абсолютно, – утвердительно закивал гном.
И начал свою песенку заново. Прослушав её раз двенадцать, я решила не терять времени и пошла дальше. Постепенно я стала догадываться, почему столица Ничего-Неделанья называется Скукском. Кто бы ни попадался мне на пути, на мои вопросы только громко – громко зевал и шёл дальше.
Только один человек во время этого длительного пути сжалился надо мной.
– Ты, видно, девочка не местная.
Неужели тебе неизвестно,
Что здесь нельзя вопросы задавать.
На них ведь нужно отвечать,
А это может помешать нам ничего не делать.
– Так что же, вы совсем ничего не делаете? – несмотря на запрет, всё-таки спросила я.
– Который уж год
Еда сама нам в рот ползёт.
Следом за ней льётся вода.
Не делаем мы ничего никогда,
Делаем мы всегда ничего
И тебе желаем того.
– А всё-таки вы что-то делаете, – возразила я. Пришёл черед удивляться местному жителю.
– Это почему ещё?
– Но вы же сами сказали, что вы мне «желаете» ничего не делать. Слышите, вы мне желаете. А это тоже дело.
От возмущения местный житель даже перестал говорить стихами.
– Слушай, какая ты настырная. Мы тебе просто в рифму пожелали. А так нам до тебя дела нет. Иди-ка отсюда. Иди, куда шла.
– Фу, какой грубый и невежливый, а ещё взрослый. И пошла я дальше несолоно хлебавши.
По дороге я миновала несколько населённых пунктов. Посёлок Ничего-недельск только обозначен на карте, но там, где он должен был находиться, ровным счётом ничего не было. Потом я миновала городишко Леньск. Даже вспоминать его как-то не хочется. Ничего особенного.
Расскажу-ка я сразу о Скукске, как-никак столица, крупный город. Центральная площадь Скукска – Бездельская была сплошь уставлена мягкими креслами, шезлонгами, топчанами да диванами, среди которых ходили и на которых лежа ли ничего-недельцы. Они занимали места с самого утра, лениво переругиваясь и здороваясь. А приветствовали они друг друга так: «Кушай да бей баклуши». Это у них было вместо: «Здравствуйте» или «Привет». Целый день ничего-недельцы лежали на шезлонгах и диванах и только и делали, что ничего не делали.
По краям площади стояли два электронных табло, несколько больших по размеру, чем то, на котором пел неаккуратный гном.
Через каждый час на каждом табло появлялось по диктору. Один из дикторов произносил такой текст:
– Мы не делаем ничего,
Мы свободны от всего.
И засыпал, похрапывая и постанывая во сне: о-о-о-о-о. И примерно половина ничего-недельцев засыпала вместе с ним. И долгое, протяжное о-о-о-о-о висело над площадью.
Другая половина терпеливо ждала своего диктора. Их диктор возвещал:
- Мы свободны, не работаем никогда.
И, широко раскрывая рот, делал страшную гримасу и зевал: а-а-а-а-а.
Оставшиеся ничего-недельцы зевали вслед за диктором. Некоторые громко чихали. Звуки, царившие здесь, можно передать так: «о-а-пчхи, о-а-пчхи».
На ночь скукцы разъезжались по домам. От безделья они отдыхали в специальных спальных районах Скукска. Их было всего два. Один район назывался Всёравновия, а другой – Дофения.
Кстати, не таким уж скучным был этот Скукск. Там каждую ночь происходили интереснейшие, на мой взгляд, события. То вдруг из-под земли начинали бить фонтаны из газировки, то вырастало волшебное дерево, то пару раз прилетали инопланетяне, то пробегало стадо динозавриков. И всё остальное в подобном нескучном духе.
– Неужели вам неинтересно знать, откуда и зачем появляются все эти чудеса? – спрашивала я у всех наперебой.
От дофенистов я слышала:
– Слава нашей свободе!
Слава нашей лени!
Слава нам, нам всё до фени!
А всёравняки и всёравновки отделывались от моих расспросов так:
– Наше сердце бьётся ровно.
Учись быть, Маша, хладнокровной.
Свободны мы от всего и давно.
И всё нам, Маша, всё равно.
Какая скука! Скукцы, конечно, свободны от чего угодно, но только не от нее. Нет, всё-таки голос из турагентства решительно нельзя назвать невнимательным.
– Я, без сомнения,
Разделяю ваши впечатления
. Тут действительно несколько скучновато,
Но вы сами виноваты.
Карта у вас под рукой.
Возьми её, девочка, раскрой
И, если здесь тебе надоело,
Ступай дальше смело.
Быть может, свобода твоя лежит в Стране Толькоя.

Глава 4. Грязные игры Страны

До Страны Толькоя я дошла часа за три с минутами. Уже за несколько километров до границы я увидела огромное зарево. Всю довольно-таки обширную территорию Страны Толькоя занимал город, называвшийся Ятолько. Над ним-то и стояло море света. Ещё бы, в этом городе было такое огромное количество светящейся, манящей, зовущей рекламы, которое поразило, удивило, нет, ошеломило меня, заставило широко открыть рот от недоумения. И стоять долго-долго. Приходить в себя. Если бы в это время дул ветер или была зима, я наверняка простудила бы горло.
В этом городе не было ни одного жилого дома. Ятолько – это бесконечные вереницы изысканных, шикарных, богатых магазинов. Магазины отличались только размерами. Назывались они все почти одинаково. Самые маленькие носили такие названия: «Одно удовольствие», «Два удовольствия». Средние – «от сорока до ста двадцати удовольствий». На крыше самого громадного супермаркета светилось: «Один миллион семьсот сорок тысяч триста двадцать два удовольствия». Всё находилось в постоянном бешеном движении. Нет, магазины, конечно, стояли на месте, но такое буйство рекламы... Хотите, прочитаю первое попавшееся? Ну вот, например: «У нас всё можно и всё бесплатно, лишь бы тебе было приятно». Или вот ещё: «Запасись терпением – компьютерные игры до одурения». А рядом бежала строка: «Пельмени, пельмени, пельмени». И тут же. «Сгони уныние с лица, у нас мультяшки без конца». А внизу опять строка: «Любые игрушки, украинские галушки, пирожки, ватрушки, домашние зверушки». А вверху: «Жадным не будь, возьми у нас хоть что-нибудь». Какие же здесь, должно быть, добрые люди! А вот светящаяся карта Ятолько. Подойдем поближе. Рассмотрим. Так. Вот площадь Свободы, видите, в самом центре города. К ней ведёт Завидовский проспект, который, минуя площадь, превращается в центральную улицу – Безразличия до Неприличия. А что у нас на окраине. Небольшой Объедаловский бульвар, маленькая улица Обжорка кончается тупиком Ожирения. Ещё обозначены переулки – переулок Комиксов, переулок Ужастиков... Остальные названия я и не запомнила, так много их было.
Впрочем, я, кажется, слишком увлеклась картой. Скорей бы поговорить с жителями Толькоя.
Мягкое, тихое покашливание за моей спиной принадлежало тётеньке в роскошном белом пальто. Я о чём-то хотела спросить её, открыла рот, но тётенька опередила меня, как-то нервно, с нетерпением предложила: «Ну что, сыграем?» И стала часто моргать и притопывать ногой, наверное, волновалась.
«Интересно, и во что это мы можем с ней поиграть», – длинно подумала я, а спросила коротко: «А во что?»
Я не могу передать недоумение тётеньки: •
– У тебя температура
Или болит голова?
У нас здесь только одна игра!
- А какая? – опять коротко спросила я, приготовившись к чему угодно.
– Ты не знаешь.
Вот это чудо!
Тогда ты явно не отсюда.
– Извините, добрая тётенька, я – туристка, путешествую, знаете ли, ищу одну вещь.
Тут тётенька стала такой важной, даже чуть-чуть сердитой. Она приосанилась, поднялась на носочки, надула губы и презрительно, сквозь зубы процедила:
– Ты в свободной Стране Толькоя.
Важна свобода лично твоя.
Нужно только захотеть –
И всё что угодно будешь иметь,
Но для свободы, глупышка, этого мало.
Нужно следить, чтобы больше не стало
Чего-нибудь у других, чем у тебя,
И только в этом свобода твоя.
Я поняла её объяснение. Да, но она, кажется, не сказала, во что же мы будем играть. .......
Тут тётенька продолжила свою речь. Глаза её при этом сузились, она как-то засуетилась, растеряв былую важность.
– Вижу, милочка, что ты не глупа.
Так, в чём состоит наша игра?
Ты, кажется, это хотела узнать.
Постарайся меня не перебивать.
Закажи себе булочку, скушай
И меня внимательно слушай.
А я закажу себе пирожок –
И ты позавидуешь мне, дружок.
Ехидно улыбаясь и поглаживая меня по голове, сюсюкала тётенька.
– Закажешь себе с кремом пирожное,
А я прикажу подать мне мороженое.
Ты обидишься, будешь завидовать,
А я прикажу ведро повидла,
Банку варенья, корзину печенья.
У тебя испортится настроенье.
Это значит, что я победила
И свободу свою защитила.

Нехорошая тётенька! Я искренне расстроилась. Неужели все жители Толькоя – такие же буки! Они же здесь все чёрной завистью друг к другу изошли, и игры у них глупые. Тоже мне, а ещё важничают.
– Ну, ты почему ещё ничего не заказала?
Тебе, что, моих пояснений мало? –
вернул меня в действительность голос нехорошей тётеньки, раздававшийся как-то слабо и как бы издалека.
Между мной и тётенькой возникла и стремительно продолжала расти стена из коробок шоколадных конфет, гора из бутылок лимонада, пастилы и зефира, карамелек и мармелада. Нехорошая тётенька скрылась из виду. Однако её голос продолжал звучать:


– Ура! Ура! Я выиграла!
Я успела столько всего заказать,
Что тебе меня уже не догнать,
Тебе меня не обыграть.
Где ты там, тебя не видно,
Все равно тебе обидно.
Гора продолжала увеличиваться прямо на глазах, как будто вулкан извергался. Мне приходилось отступать, чтобы не быть задавленной апельсинами, бананами, ананасами. Чего там только не было.
Последнее, что я услышала, донеслось совсем слабо и приглушённо:
– Высоко сижу, далеко гляжу.
Не вздумай взять ничего.
Разыщу. Накажу.
От непомерно разросшейся кучи пришлось спасаться бегством. Еле-еле удалось оторваться на несколько кварталов. Надо же, как стучит сердце. Едва отдышалась...
Оглядываюсь по сторонам. Где это я? Дома какие-то зелёные, синяя башня посреди площади. Мусор. Не очень-то уютно. Табличка: улица Безразличия. Очень страшно было видеть в безусловно богатом городе людей, одетых так бедно. А какие у них глаза! Вы бы только видели! Потухшие, уставшие, затравленные. Сразу захотелось чем-то утешить несчастных, как-то помочь им, облегчить их участь.
Я подошла к одному из этих людей. Немолодой уже мужчина бесцельно ковырял землю ботинком, давно «просившим каши», и что-то тихо бормотал. Я ему сказала несколько слов, сейчас уже и не помню точно каких. Мужчина был просто потрясён, по-моему, даже не моими словами, а лишь тем, что я обратилась именно к нему. Глаза его заблестели, загорелись, он разогнул, скрюченную знаком вопроса, спину, даже, кажется, стал чуть выше. Но через несколько мгновений он опять выглядел таким же несчастным, как и раньше.
– Почему вы не закажете себе новые ботинки, брюки, немного еды? – услышала я свой срывающийся на плач голос.
– Здесь никто не оказывается случайно, – проговорил дяденька очень печально.
– Когда всё, что хочешь, можешь иметь,
То начинаешь страшно болеть.
И можешь совсем умереть!
О ужас, я разучился хотеть!
«Как же так! Чего уж проще», – подумала я. И я ещё о чём-то подумала, и тут же в моих руках оказалась огромная сумка с едой и тёплыми вещами. Не медля ни секунды, я вручила её разучившемуся хотеть дяденьке. Тот долго не мог взять в толк, что всё содержимое сумки – для него. Когда же он, наконец, понял это, то я окончательно перестала понимать, что происходит. Губы дяденьки растянулись в блаженной улыбке, а из глаз хлынул целый водопад слёз. Дяденьку, такого взрослого, сотрясали младенческие рыдания. Слёзы текли по его лицу, а он только размазывал их грязной ладонью и всё хотел что-то сказать, бедняга, и не мог. Час от часу не легче.
– Успокойтесь. Что же, наконец, с вами происходит?
– Это второй в моей жизни подарок.
Мне как-то мама дарила от свечки огарок,
А тут еда, ботинки, штаны,
Вы слышите, мы кому-то нужны.
Дядя уже вовсю отплясывал какой-то бешеный, только ему известный танец. Все несчастные на площади Безразличия вмиг стали счастливыми. Люди обнимались и ликовали. Меня подхватили десятки рук. На меня и только на меня были устремлены сотни глаз. Люди качали меня, подбрасывали вверх, обнимали и плакали от счастья. Они назаказывали кучу всяких вещей, нужных и ненужных, окружили меня вниманием, заботой, любовью! Со всех сторон только и пыталось: «А не хотите ли вы... А может быть, вам ещё... Позвольте мне сделать вам приятное и заказать...»
Всё это фантастическое столпотворение, эта весёлая суета, это ликование закончились... бегством. Гора тульских пряников, мармелада, сухарей с изюмом и баранок с маком занимала уже почти полнеба, грозно надвигалась на нас. Так и пропасть недолго. Да, видимо, высокомерная, нехорошая тётенька всё думала, что я с ней играю. Богатая же у неё оказалась фантазия!
Ночь! Ветер в лицо! Мчусь сломя голову! Содранные колени! Мокрые ветки! Потерян счёт времени. Кажется, что я бегу целую вечность. Какого страха натерпелась!
Шлагбаум. Пограничные столбы, граница.
– Стой, кто идёт?
– Это я, Маша.
А ноги несут дальше, дальше, дальше. Мчусь, не сбавляя скорости, невзирая и несмотря на грозные окрики за спиной.

Глава 5. Беспредельно несчастные беспредельцы попадают в полную зависимость

Стоп. Уф-ф-ф. Темнота, ничего невозможно понять. Придётся заночевать в этой наверняка небезопасной неизвестности. Может быть, днём всё прояснится. Хотя подождите-ка, вон какая-то вывеска тускло светит среди деревьев. Не удивительно, что я её сразу не заметила. Не могу прочитать, кажется, Б...де…лия. Беделия? Тут что-то не то. Подхожу к свету. Итак, Беделия. Я вообще-то хорошо отгадываю кроссворды, даже папе помогла пару раз. Вот недавно он не мог отгадать название кулинарного изделия, начинающегося и кончающегося на букву «т». А я тут как тут. Вхожу в комнату с куском торта и крепким чаем. Папа сразу и догадался. Как же давно это было! Где вы, мои дорогие родители? Не раскисать, не отчаиваться. Соберись, Маша! Крепись, Маша! Держись, Маша.
Сомнений быть не может. С Толькоя граничит да ещё и рифмуется одна Страна Беспределия, лежащая в краю Глупой Свободы. Надо всё хорошенько обдумать, в этом есть какой-то намёк. Беспределия – это значит без предела. Так чего же здесь без предела? Свободы? Глупости? И того и другого сразу? Надежда умирает последней. Буду верить в лучшее. Эти мысли, а также переживания такого долгого и безумного дня вконец одолели меня, сморили. Наступил сон.
Проснулась я от птичьего щебета. Только не ласкового, не приятного, а какого-то отчаянного, даже отчаянно-злого. Дрались воробьи. Дрались в пух и прах. Дрались так, что только перья летели. Что же они не поделили? Ведь около каждого воробья, размером с детский кулачок, лежало по одной огромной пшеничной белой, сдобной булке. Каждая из булок была раз в сто больше, чем любой из воробьев, и раз в пятьдесят больше, чем два воробья сразу. Этих булок им с лихвой хватило бы на целый год, а то и на два.
Вдруг послышались какие-то голоса. Весь фокус в том, что людей-то вокруг не было. Ба, оказывается, я могу понимать язык воробьев, деревьев, цветов. Какая замечательная эта Беспределия!
Вот тот воробей, видите, да тот, что ближе к нам, с пёстрой спинкой, прокричал:
– Я лучше буду голодным,
Но свободным!
Ему на повышенных тонах отвечал воробей с пёстрой грудкой:
– Свободу так понимаю я:
Вот эта булка – моя.
И он указал потрёпанным крылышком на одну из совершенно одинаковых булок.
– Я тоже только эту булку хочу,
и пёстрогрудый указал на ту же самую булку.
Тебя за неё заклюю, растопчу!
– Ты не булку хочешь, а свободу мою.
Тебя за неё растопчу, заклюю.
Я жутко свободный воробей,
Лети отсюда скорей!
Изрядно помятый в драке пёстроспинный воробей начал жалостливо, а закончил с явной угрозой и ненавистью:
– А я-то думал, что ты мне друг,
Но мою свободу ограничить вдруг
Ты решился, да чтобы ты этой булкой подавился,
Ну ладно, бери, ты сегодня сильней.
Но я отомщу. Я – ого-го-го: свободный воробей!
– Успокойтесь, не расстраивайтесь, – бросилась я утешать проигравшего битву воробья, – возьмите булку другую.
Воробья даже всего передёрнуло от злости.
– Только девчонка могла
Придумать глупость такую.
Мне эта и та булка нужна –
Ну как собаке пятая нога.
Ты никак в толк не возьмёшь, что я –
Ого-го-го: свободный воробей!
Иди отсюда скорей!
Пестроспинный выдохнул воздух и ещё долго делал глубокие вдохи, как в гимнастике. Сколько же в нём злобы! Воробей смешно нахохлился, раздулся, ну только что не до размеров бройлерной курицы. Голосом, тонким от натуги, просипел:
– Если и ты ограничишь свободу мою,
Я тебя разорву и склюю.
И он смешно перебрал кривенькими ножками, щёлкнул крошечным клювиком.
Признаюсь, что меня эти речи уже порядком разозлили. Да, я рассердилась не на шутку. Какие-то жалкие пернатые пугают меня, человека! Уже почти десять минут унижают моё достоинство, топчат своими лапками мою свободу.
– Кыш, вздорные, злые птицы, — закричала я, взмахнула рукой и одним махом победила двух воробьев сразу.
Два жутко свободных воробья немедленно объединились против меня, и на ветку, прижались друг к другу и громко советовались, вырабатывая план мести.
Пестрогрудый:
– Какие же люди уроды:
Отнимают нашу свободу.
Пестроспинный:
– Наглая какая, нам поможет стая.
Давай её соберём и эту нахалку заклюём.
Пестрогрудый:
– Свою свободу ставит выше нашей.
Её зовут, кажется, Машей.
Пестроспинный:
– Давай на неё натравим волка,
Пестрогрудый:
– А что в этом толку...
Так они щебетали ещё долго. Я поняла, что ужасно свободные воробьи никогда не смогут договориться именно потому, что они жутко свободны. И хотя они не представляли ровным счётом никакой угрозы, находиться с ними рядом как-то не очень хотелось. Какой же неприятный осадок остался у меня на душе после первой встречи на Беспредельской земле! Не помогло даже то, что я долго показывала язык пёстрогрудому и пёстроспинному.

И побрела я куда глаза глядят, даже не вспоминая про карту. Пи-пи-пи-пи. Как в электронном будильнике. Тоненький такой писк. Откуда он исходит? Откуда-то из-под ног. Припадаю ухом к сырой земле. Начинаю разбирать слова. Опять ссора!
– Я – самый свободный муравей!
V. Хочу муравейник построить скорей,
Чтоб было зимой уютней, теплей,
Чтоб было куда позвать гостей.
Говорил муравьишко и с упорством необыкновенным тащил травинку, которая наверняка казалась ему бревном. Пот заливал глаза строителю, он весь побелел от натуги. Навстречу ему медленно, но уверенно полз другой, но точно такой же муравей, с точно такой же травинкой-бревном. По виду он устал больше, чем муравей, с которым я встретилась ещё раньше. Когда муравьи поравнялись, второй еле-еле пролепетал первому:
– Моя свобода заключается в том,
Что не будет муравейника под моим кустом!
И муравьи обменялись ну такими испепеляющими взглядами, что мне стало
А под кустом-то что происходит. Батюшки, вот глупые! Одна половина муравьёв с нечеловеческим упорством тащила всякую всячину под куст, который они, видимо, избрали для строительства в его окрестностях муравейника. Другая половина со сверхчеловеческим усилием растаскивала стройматериал в разные стороны.
Часть муравьев изготовилась к драке.
Смотреть на это безобразие не было никаких сил. Одно расстройство. Ну почему же они не могут оставить друг друга в покое, поступиться хотя бы частью своей свободы друг для друга? Было бы дело!
Не слушая протестующие вопли всех муравьев сразу, я решительно соорудилa перегородку из доски, которую нашла поблизости. Теперь преграда надёжно разделяла обе враждующие стороны. Столкновение предотвращено. Пусть и на короткое время. Так, с птицами и насекомыми всё ясно в этой беспредельно свободной стране. Неужели и люди ведут себя так же? Люди... Люди оказались не лучше, а гораздо хуже. Вот только один пример. Выхожу на берег изумительно красивой пеки. Изумрудно-зелёные берега иссиня-синяя прозрачная вода. Простор! Голова кружится. Ни одного человека вокруг. Тишина. Поля! Да тут хватит места для целой деревни, да нет же, для города, да, для столицы обширного и многолюдного государства.
На горизонте появляются два беспредельца: один – толстенький, как бочонок, а другой – изогнутый, как стручок фасоли. Они долго гоняются друг за другом, что-то кричат, но ветер доносит лишь обрывки фраз. Ничего понять были невозможно. Описав замысловатый круг, они останавливаются почти возле меня. Кулаки сжаты. Красные. Злые, ну прямо вылитые воробьи. Помните пёстрогрудого и пёстроспинного?
А вот ещё про спину. У одного из них, по-моему, у толстенького, на спине здоровенная царапина. А у другого – поломанный японский спиннинг. Толстенький взвизгнул тоненьким голоском:
– Я свободен, я тебя проучу,
Я могу купаться там, где хочу.
– Я сам могу тебя проучить,
Я могу, где хочу, рыбу ловить, –
толстым голосом, почти басом отвечал человек-стручок.
– Ты похож на стручок.
Ты вместо рыбы, дурачок,
В спину мне всадил крючок, –
истерично визжал толстячок.
– А тебе, что, реки мало?
А тебе, что моя, снасть помешала? –
размахивая остатками удочки, басил худой.
– Я же первый сюда пришел, – отвечал человек-бочонок.
– Ты самое лучшее место нашёл,
Ты занял самую чистую воду,
Чем ограничил мою свободу.
Стручок стремительно атаковал бочонка. Помешать этому я не могла, да они бы меня и не послушали. Они бросились друг на друга, сцепились, как кошка с собакой. Этого омерзительного зрелища было вполне достаточно, чтобы я за семь вёрст обошла город Беспредельск – столицу Беспределии. Но я всё равно слышала канонаду. Над городом пылало зарево пожаров, висел едкий чёрный дым. Я заплакала от бессилия. Да что же они все с ума посходили, что ли? Да у них везде война идёт.
По дороге медленно тянулись целые вереницы беженцев, иногда грохотали танки. Беженцы имели жалкий вид.
По-моему, эти люди не осознавали весь ужас своего положения. Они восседали на старых, разваливающихся телегах со своими нехитрыми пожитками так надменно, важно, значительно... А разговоры, да нет, скорее речи... Складывалось впечатление, что все беспредельцы были просто прирождёнными ораторами. Послушайте.
– Свобода царит у нас безраздельно.
Мы свободны беспредельно.
Мы сами вольны выбирать,
В какую сторону нам убегать, –
говорил дяденька, похожий на профессора, при этом отчаянно жестикулируя, размахивая, словно дирижёрской палочкой, сломанными очками с треснувшими стёклами,
Ему вторила тётенька в старом, потёртом пальтишке со свалявшимся воротником:
– Подумаешь, нету еды,
Пусть мы слегка голодны,
Зато мы имеем газеты,
Где новости со всего света!
А вот молодой человек с горящими глазами и всклокоченными волосами. Где он только сделал такую сверхсовременную причёску?
– В нашей жизни есть что-то чарующее.
Как же свободны обороняющиеся и атакующие!
Мне показалось, что в толпе этих бедолаг был только один нормальный человек.
Седой как лунь старик так убежденно, с такой болью и безо всякой надежды, что кто-то откликнется на его выстраданные слова, твердил:
– Я бы свободу такую
Променял на зависимость любую.
Мы превратились в стадо,
Мне такой свободы не надо.
У нас жестокие пастухи,
Мне здесь оставаться не с руки.
Я полностью разделяла мысли дедушки.
– Дедушка, давайте спасаться вместе.
Старик глубоко вздохнул.
– Эти люди не слышат меня.
Зря их спасать пытаюсь я.
Только в бегстве, милая Маша,
Вижу спасение наше.
Я поведала дедушке о волшебной карте и вкратце описала свои злоключения. Дедушка в свою очередь признался, что такую добрую и умную девочку, как я, он встречает впервые в своей долгой и трудной жизни.
Вот мы уже склоняемся над картой. Вопрос один: куда бежать? С трех сторон Беспределию охватывало тёмное пятно, и на нём красным горело: «Страна Полной Зависимости». И ещё, карта как будто ожила, чёрное пятно Страны Полной Зависимости стремительно меняло свои очертания, как бы отъедало кусочки и куски от земли Беспределии. А одно щупальце этой чёрной кляксы-осьминога полной зависимости тянулось прямо к тому месту, где как раз в это время мы с дедушкой выбирали маршрут бегства. Оно всё ближе и ближе. Мы оцепенели от страха, ноги не слушались нас. Налетел смерч, короткий и яростный.

Глава 6. Крутится-вертится чёрная мельница, происходят бунт и суд

Всё успокоилось так же неожиданно, как началось. Темнота. Дедушка прижимает меня, шепчет на ухо: «Не бойся, Машенька», а руки его трясутся. поняли, что страна Полной Зависимости завоевала Беспределию. Сомнений быть не могло. Мы в Стране Полной Зависимости! Наверху что-то застрекотало, будто кинопроектор заработал. Мы в кинозале!
Никого, кроме нас, не было. И вот большой экран осветился, начался фильм. Он был настолько интересным, что мы с дедушкой на время забыли о существовании друг друга, забыли обо всём.
И вот что удивительно, хотя мы с дедушкой смотрели на один экран, но каждый из нас видел свой фильм, точнее – фильм про себя.
Эта кинокартина позволила мне понять,
Как зависимости паутина пыталась меня спеленать.
Нити той паутины из лести и зла.
Как просто найти причины, чтоб отложить дела.
Дела большие и важные, в которых только свободен ты,
Вольно летишь навстречу воплощению мечты.
А ещё я видела свою милую бабушку, убирающую игрушки, разбросанные мною. Маму с папой, и я капризничаю, что-то выпрашиваю. И ещё много чего из своей жизни.
Дедушка, просмотрев свой фильм, замкнулся, ушёл в себя и потом сказал:
– Умней и лучше всех я так стремился быть,
Что часто забывал «спасибо» говорить
Тем, кто меня любил, кто мне всё отдавал,
Кто плакал обо мне и многое прощал.
Я слушала дедушку, затаив дыхание, я видела, как страшно он взволнован, я хотела остановить его страстную речь. Но он не замечал моих робких попыток, возвысив голос, торжественно продолжал:
– Неблагодарность, чёрствость,
Вот куда такая жизнь ведёт.
Коль любишь только себя
И если других нет для тебя,
В рабство лежит дорога твоя.
Раскаяние дедушки было безмерным. Со слезами на глазах и дрожью в голосе он поведал мне о том, как в детстве грубил папе и маме, как в молодости ябедничал начальнику, чтобы получить повышение по службе, как в старости стеснялся говорить своим детям и внукам о своей любви к ним.
И после всего этого... дедушка стал мне в сто раз ближе и дороже. Совершенно неожиданно нас посетила какая-то тихая, спокойная и светлая радость, с которой была слита такая же тихая и светлая грусть. Мы вдруг успокоились. Нам стало удивительно хорошо, легко и свободно. Такие прекрасные и свободные мгновения я ещё ни разу не переживала.
Странно, странно устроен мир. Пройти неимоверно трудный путь в поисках свободы и обрести её в... Стране Глупой Зависимости.
Однако счастье, обретённое нами, оказалось хрупким, как яичная скорлупа, нежным и беззащитным, как подснежник.
Всё, что произошло потом, я вспоминаю как дурной сон, как чёрное наваждение. Нет, фиолетово-сиреневое наваждение. Откуда-то из мрака таинственным образом возникли фиолетово-сиреневые чудовища-великаны, в четыре человеческих роста. Меня силой вырывают из объятий дедушки. Сопротивление бесполезно Силы слишком не равны. Нас ставят на колени. Мой слабый протестующий крик прерывает резкий и мерзкий, похожий на лай голодных собак и стон сытых шакалов голос, принадлежащий самому великому чудищу-великану:
– Мы – хозяева,
Вы – рабы,
Вы – ничто, всё – мы.
Как же вы пожалеете,
Что появились на свет.
Нет у вас больше имени
И отчества тоже нет.
Крутится-вертится чёрная мельница,
И уже ничто не изменится,
Нами запущен её механизм.
Он перемелет твою, Маша, жизнь!
Оставь надежды, оставь мечты,
Отныне – ты наша рабыня.
Видимо, общение с нами закончилось этим леденящим кровь приговором. Теперь фиолетово-сиреневый великан отдавал приказы своим подельщикам – фиолетово-сиреневым великанам поменьше.
– Этого старика оставить здесь пока.
Никогда уже мне не забыть минуты расставания с моим верным другом и спутником. Дедушка посмотрел на великанов так, что они дрогнули. Быть может, в них пробудилось что-то человеческое.
Я видела дедушку сквозь радугу слёз, его слова врезались в мою память, оставляя неизгладимый отпечаток в моём сердце.
– Чтобы не сбиться с пути,
Чтобы сквозь все испытания пройти,
Надо верить в себя, надо любить и мечтать.
Маша, не дай им себя растоптать.
– Молчать, прекратить.
Машу схватить и скрутить,
В подвал поместить, –
заверещал дурным голосом фиолетово-сиреневый великан-начальник.
В фиолетово-сиреневых великанах-подчинённых вмиг исчезло всё человеческое и осталось только звериное. Звероподобные великаны оторвали меня от пола, подняли к потолку. Я потеряла сознание.
Мутное, неровное, расплывчатое пятно – факел! Звёздочки-искорки в темноте – свечи. Низкий сводчатый потолок, грязные, прокопчённые стены–подвал. Множество худющих, измождённых людей-теней в полосатых робах и таких же шапочках – рабы. У каждого на лбу – номер.
– Ты кто? – спрашиваю я у одного из них.
– Мой номер – четыреста пятьдесят шесть.
Мне очень хочется есть.
Мне очень хочется спать.
Завтра чуть свет вставать.
На работу погонят опять.
Посреди подвала – золотой шест. На него взлетает чёрный ворон. Кар-кар–началось какое-то движение. Люди-тени, охая и причитая, всхлипывая и покашливая выстраиваются в одну неровную шеренгу.
Кар-кар, кар-кар – в долю секунды люди-тени сорвали шапочки с голов. Кар-кар, кар-кар – головы людей-теней раболепно склоняются, у многих из них дрожат колени.
Величаво и важно, уверенно и нагло вошёл, а точнее, внёс своё уродливое тело фиолетово-сиреневый великан-начальник.
Слабыми, дребезжащими, срывающимися голосами люди-тени начинают тянуть какую-то заунывную песню, на их лицах – вымученные, фальшивые улыбки.
– Мы – ничтожества, мы – убожества, мы достойны плетей,
Но великаны-хозяева наши по доброте своей
Раз в день нас кормят кашей, раз в месяц дают сухарей.
За сухари и кашу берите свободу нашу.
Нам ничего не надо, рабство для нас – награда.
Все становятся на колени, простирают руки к великану-хозяину, некоторые пытаются поцеловать его ноги. Великан-хозяин слушает хор с наслаждением, глаза его полузакрыты, а пасть открыта широко, его лёгкие со свистом втягивают воздух.
Но вот он очнулся и, подняв руку вверх, чеканя слова, произнёс:
– Не забудьте, кто вас кормит и поит.
Ваша жизнь ничего не стоит,
Работайте, не покладая рук,
смерть избавит вас от мук.
Началась раздача дымящейся баланды. Каждый раб вместе с миской баланды получал удар плетью и униженно бормотал слова благодарности.
Я не знала, кто мне более противен – великаны-хозяева или люди-тени, «бывшие, что они люди. Я не могла больше бороться с охватившим меня чувством. Комок подступил к горлу, но я не расплакалась, а воскликнула, обращаясь к рабам:
– Люди...
Повисла тягостная тишина. Было слышно, как горят свечи.
– Люди... – прошептала я.
Толпа рабов взорвалась криками. Сколько ненависти было обрушено на мою бедную голову в следующую секунду!
– Мы не люди, мы не были ими и не будем!
– Прекрати нас смущать.
– Не будем просыпаться, будем спать!
– Не хотим жить, хотим существовать.
Я молчала, я попятилась, я прижалась к холодной стене. Сейчас они меня разорвут.
Происходило что-то из ряда вон выходящее и доселе невиданное в этом подвале. Рабы взбунтовались, их гнев обратился на великанов-хозяев. Толпа бесновалась. Сразу появился вожак. Он указал на меня крючковатым пальцем и заорал, двигаясь в сторону великана-начальника:
– Она должна прекратить нам мешать.
Мы требуем наш покой охранять.
Убрать смутьянку, убрать.
– Убрать, убрать, убрать, убрать, – подхватила толпа рабов.
Каменные своды подвала задрожали, миски с остатками пищи полетели в великана-хозяина.
Срочно вызванный отряд великанов-стражников с трудом и потерями восстановил порядок. Избитые рабы расползались по своим углам. Меня заковали в наручники и посадили в железную клетку. Я приготовилась к самому худшему. Худшее не заставило себя ждать. Наутро меня судили. Высший суд великанов состоял из уже знакомого нам самого огромного фиолетово-сиреневого великана и двух его помощников, пожилых великанов с великолепными седыми волосами.
Я рассмотрела великанов при солнечном свете, они не показались мне такими страшными и отталкивающими, как в подвале.
Один из пожилых великанов встал и открыл заседание суда так:
– Мы изучили Машино дело.
Она вела себя слишком смело.
Рабыней быть не хотела.
Бунт поднять посмела.
Девчонка слишком глупа, ей не понять пока,
Что если люди сами хотят быть рабами,
То свобода ими убита, не нами!
Первый седой великан сел. Встал самый огромный фиолетово-сиреневый великан, председательствующий на суде:
– Рабов на свободу я выпустить рад,
Но для них свобода – яд.
Они её боятся и быть людьми не хотят.
Теперь ты, Маша, говори,
Но учти, что уже знаем мы,
Что ты разведчик Страны Любви!
Ах, как жаль, что я не была разведчиком Страны Любви, да и вообще узнала о её существовании только недавно, рассматривая волшебную карту. Ну что ж, мне нечего терять. Из подсудимой я превратилась в судью.
– Никто не в силах меня одолеть.
Я умею любить и умею жалеть
Вас и ваших несчастных рабов.
Мой приговор справедлив и суров.
Не ищите оправдания жестокости своей.
Если не увидите в рабах людей,
Окажетесь в плену своих страшных идей.
Мукам душевным не будет конца.
Ужас и страх охватят сердца.
После этих пламенных слов в большом замешательстве великаны-судьи удалились на совещание.
Пропели трубы. Распахнулись двери. На спинку кресла председателя суда взлетел чёрный ворон.
Кар-кар – появились седые великаны.
Кар-кар – великаны-стражники взяли «на караул».
Кар-кар – вошёл и развернул старинный свиток великан-председатель суда.
Кар-кар – он начал читать приговор.
– Во избежание смуты,
Для предотвращения войны
Больше ни минуты
Мы Машу терпеть не должны
В пределах нашей страны.
Мы бы её уничтожить могли, но снизошли.
Выслать эту смутьянку в Страну Любви,
Дать ей консервов банку и сухари.
Я была поражена мягкостью приговора. После того как великан – председатель суда закончил чтение приговора, он как-то сразу обмяк, сник.
И куда только подевалась его царская осанка, его боярская спесь? Шаркая несуразными, жалкими фиолетовыми колбасами-ногами, он подошёл ко мне и прошептал на ухо:
– Нам нужно проститься.
Обещаем тебе измениться.
Ты многому нас научила.
Неужели ты нас простила?
Я кивнула. Жалкий фиолетово-сиреневый великан продолжил:
– Ещё вчера, в среду,
Мы отпустили твоего деда.
Он вернулся в свою страну,
Будет пытаться остановить войну.
– Спасибо, – воскликнула я и крепко обняла великана.
Он отвернулся, скрывая слезы. Великаны-стражники привели приговор суда в исполнение.

Глава 7. Сладкие сны в Стране Любви

Стране Любви была весна. Вечная весна. Царствовала, бушевала, всем повелевала весна. Тонкий, пьянящий аромат первоцветов вскружил мою голову, заставил сердце учащённо биться, навеял сладкие грёзы...
Я дышала полной грудью и не могла надышаться воздухом любви, воздухом весны, воздухом свободы.
Присяду-ка на минуточку на резную деревянную скамеечку, под цветущую красавицу вишенку – мою ровесницу. Постараюсь прийти в себя. Веки наливаются тяжестью. Сон.
Я уже почти забыла о его существовании, но он снова зазвучал в моей голове – голос из туристического агентства:
– Справка первая, географическая.
Солнце здесь не садится практически.
Обширна весьма эта страна
И весьма густо населена.
У учёных нет сомнений,
Что по площади и населению
В два с половиной раза
Она превосходит все остальные страны сразу.
Я вам поведать должен,
Что здесь каждый цветочек ухожен,
До каждой травинки руки дошли
Жителей этой земли.
Реки – широкие.
Озёра – глубокие.
Горы – высокие.
Дали – далёкие...
Жители тут любят и чтут природу
И оттого имеют воздух прозрачный и чистую воду.
Люди в согласии с природой живут.
Их она бережёт, а они её берегут.
Маша, поудобнее устройся на лавке,
Пришло время для исторической справки.
Историки ряд документов нашли
О появлении Страны Любви.
Легенда старинная подтверждена,
Согласно легенде, Любви Страна
Возникла в давние времена.
Среди учёных споров нет.
Стране Любви – миллион с лишним лет.
Причиной её основания
Служит разочарование
В прошлой жизни своей
Вожака стада полулюдей.
Вожак стада полуобезьян
Вдруг обнаружил в себе изъян.
Он не смог, как обычно, сесть
И все запасы стада съесть.
Надо ж такому случиться –
Решил он поделиться
Со своими больными детьми.
Впервые сказал не «отдай», а «возьми»,
И сердце его открылось любви.
Так обезьяны стали людьми.
С тех пор минуло множество лет,
Но людям путь озаряет свет
Любви, заботы, участия.
На всех здесь хватает счастья.
Удивительный сон. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

Глава 8. Я возвращаюсь домой и понимаю, что свобода – это любовь

Я, кажется, проснулась, но не спешила открывать глаза. Ах, если бы мой сон обратился в явь! Неужели ему суждено сбыться – и я, свободная и радостная, окажусь среди подобных себе людей? Сердцем и умом, всей душой своею я предвосхищала прекрасную встречу, я жаждала этой встречи, она была мне просто необходима. Боясь спугнуть своё счастье, я с силой зажмуриваю глаза, ещё секундное колебание, и глаза открыты!
Я в своей комнате. Вся моя семья в сборе. Милые, добрые морщинки бабушки сложились в великолепный узор улыбки. Нежность взгляда мамы трудно передать словами. Папа чем-то взволнован, он делает шаг навстречу моим распростёртым объятьям. Из кухни доносится до боли знакомый и родной запах наших любимых булочек с маком.
Я не скрываю слёз счастья. Мы так сильно любим друг друга, и мы совершенно свободны.